Японская новелла

Однако зарабатывать себе на хлеб таким ремеслом нелегко. Достаточно десяти непогожих дней, и уже можно класть зубы на полку. Летом, с того времени как начинает созревать урожай, и до сезона дождей и костюмчики и маски покрываются плесенью. А зимой то ветер, то снег, и дело сразу же приходит в упадок. Тогда поневоле приходится бороться со скукой в компании мышей, коротая обычно скучные вечера где-нибудь в темном углу постоялого двора. Мышей было всего пять, и они носили имена отца, матери и жены Ли, а также его двоих неизвестно где живущих детей. Когда, вылезая из своего мешочка, мыши опасливо и зябко обходили комнату, где не было хотя бы крохотной жаровни, с помощью опасных акробатических трюков залезали с кончиков башмаков на колени хозяина и своими глазками, похожими на черные бусинки нанкинского бисера, вглядывались в его лицо, то даже у привычного к тяготам жизни Ли Сяоэра иногда на глаза наворачивались слезы. Однако такое, честно говоря, случалось редко, обычно же он был всецело во власти тревоги о завтрашнем дне и охватывающего его безотчетного чувства неудовлетворенности, так что взгляд его и не задерживался на милых мышках.

К тому же в последнее время стали сказываться годы и болезни, и он уже не мог полностью отдаваться своему ремеслу. Когда попадалась особенно длинная песня, голос начинал прерываться: глотка тоже служила ему уже не так верно, как прежде. С этой стороны можно было в любое время ждать каких угодно неприятностей. Эта тревожная мысль, словно зима Северного Китая, изгоняла из сердца бедного актера солнечный свет и вольный воздух и, наконец, безжалостно иссушала даже само желание просто жить, как все остальные. Отчего жизнь так трудна, и почему, несмотря на всю ее мучительность, необходимо жить дальше? Об этом Ли, конечно, и не пытался ни разу задуматься. Но незаслуженность этих мук ощущал и бессознательно ненавидел их неведомый источник. Возможно, смутное чувство протеста, которое Ли питал в душе буквально ко всему, проистекало как раз из этой неосознанной ненависти.

Однако при всем этом Ли, как любого восточного человека, совершенно не смущала необходимость все же подчиняться судьбе. В метельный день он часто, подавляя в себе чувство голода, говорил в комнатенке постоялого двора своим пятерым мышам: “Потерпите. Я же терплю и холод, и голод. Считайте, что раз живы — должны страдать. Да и людям приходится намного труднее, чем мышам...”

2

Это случилось после полудня в один из тех холодных дней, когда снеговые тучи вдруг разразятся мокрым снегом и в переполняющей узкие улочки грязи ноги тонут буквально по голень. Ли Сяоэр как раз возвращался с работы. Он шел по безлюдной улице на окраине города, как обычно, перекинув через плечо мешочек с мышами, вымокший до нитки, поскольку, к несчастью, забыл взять с собой зонт, и тут возле дороги оказался небольшой храм. В этот момент дождь полил особенно сильно, и он, шагая понурившись, чувствовал, как капли скатываются с кончика носа. Вода текла за ворот. В растерянности Ли, заметив храм, торопливо забежал в него. Прежде всего он стер с лица капли дождя, а затем отжал рукава платья. Наконец, немного придя в себя, он взглянул на заключенную в рамку надпись над входом. На ней были выведены три иероглифа: “Храм божества горы”.

Поднявшись на несколько каменных ступенек, он увидел то, что находилось внутри, поскольку створки дверей были открыты. Помещение было меньше, чем он ожидал. Прямо напротив входа металлическое изваяние главного божества, затянутое паутиной, безучастно дожидалось наступления сумерек. Справа от него была статуя загробного судьи, лишившаяся головы неведомо из-за чьих проказ. А слева находился демон-прислужник с зеленым ликом, ярко-красной копной волос и весьма свирепым выражением лица. Но и у него — увы! — не хватало носа На полу перед ними были насыпаны, по-видимому, банкноты погребальных денег¹. Об этом можно было догадаться по тому, как поблескивали в полумраке золотые и серебряные бумажки.

Едва увидев внутренность храма, Ли хотел было уйти, но в этот момент из вороха бумажных денег появился человек. На самом деле он, видимо, и прежде сидел там на корточках и просто стал различим для привыкших к полумраку глаз Ли. Но ему показалось, что человек и в самом деле внезапно возник из денег. Немного удивленный, он сделал вид, будто вовсе не смотрит в ту сторону, а сам украдкой бросил робкий взгляд на незнакомца.

Это был безобразный старик в перепачканном дорожном платье, с лицом, на котором вот-вот ворона гнездо совьет (“Ага! Это, верно, нищенствующий даос²!” — решил Ли). Обхватив руками худые колени, старик уперся в них подбородком, на котором росла длинная борода. Хотя глаза его были открыты, смотрели они неизвестно куда, Он тоже попал под дождь — это было видно по его насквозь промокшей на плечах дорожной одежде.