Японские писатели – предтечи Новейшего времени

Когда я переступил порог парикмахерской, находившиеся там три или четыре работника в белых халатах дружно приветствовали меня:

— Добро пожаловать!

Я остановился посредине квадратного помещения и осмотрелся. Там было два окна, а на двух других стенах висели зеркала — всего я насчитал их шесть.

Я подошёл и уселся перед одним из них на плотно набитое сидение.

Это было очень удобное кресло. Зеркало прекрасно отражало моё лицо. Сзади меня находилось окно; также был виден уголок за деревянными жалюзи, где выписывались квитанции. Прохожие за окном были видны по пояс.

Мимо прошёл Сётаро с женщиной. На голове его была когда-то купленная панама; женщина — когда он с ней познакомился? Не знаю. Выглядел он довольным обоими приобретениями. Я попробовал получше рассмотреть лицо женщины, но они уже скрылись из вида.

Проехал продавщик тофу, дудя в рожок. Его щёки были раздуты так, как если бы их накусали пчёлы. Так он и уехал с раздутыми щеками, что мне отчего-то показалось нестерпимым. Так теперь и останется покусанным пчёлами на всю жизнь, — подумал я.

Появилась гейша, ещё не напудренная. Волосы в её причёске симада[24] были завязаны неплотно и выглядели несобранными; лицо было заспанным, цвет его далеко на здоровым. Было прямо её жаль. Она кому-то поклонилась и поздоровалась, но в окно было не видно — с кем.

Тут ко мне сзади подошёл большой мужчина в белом халате с ножницами и расчёской в руках и принялся исследовать мою голову. Поворачивая к нему свои жиденькие бакенбарды, я спросил, можно ли что-то с ними сделать? Человек в белом, не говоря ни слова, легко постучал меня по голове янтарной расчёской, которую держал в руке.

— Да, и волосы тоже; как думаете, что-то можно с ними сделать? — спросил я его, но человек в белом ничего не отвечал, только защёлкал ножницами.

Я напряжённо смотрел в зеркало, стараясь ничего не упустить, но с каждым щелчком ножниц мне на лицо падала очередная прядь волос, так что в конце концов я не выдержал и закрыл глаза. Тут человек в белом, наконец, заговорил:

— Вы, господин, видели снаружи продавца золотых рыбок?

Я отвечал, что не видел, а человек в белом больше не проронил ни слова, продолжая работать ножницами. Внезапно кто-то громко крикнул: «Берегись!» и я быстро открыл глаза, но успел увидеть из-под руки парикмахера только велосипедное колесо. Я заметил и рукоятки коляски рикши, но человек в белом взял мою голову обеими руками и твёрдо отвернул в сторону. Я больше не мог видеть ни рикши, ни велосипеда. Ножницы снова защёлкали.

Наконец, человек в белом перешёл на другую сторону и принялся постригать вокруг моих ушей. Клочки волос перестали разлетаться, и я смог без опасений открыть глаза.

Тут кто-то неподалёку заговорил громко и нараспев:

— Авамоти, моти, моти!

Напевая, они толкли моти в ступке пестиком. Я с детских пор не видел продавцов авамоти вразнос и захотел посмотреть, но в зеркале они так и не появились. Всё, что мне досталось, это звук от того, как моти толкли.

Я изо всех сил уставился в угол зеркала, как вдруг заметил, что за деревянными жалюзи сидит женщина. Она была смуглой, с широкими бровями, крепко сложенная; волосы уложены в причёску итёгаэси;[25] одета в простую суавасэ на чёрном дзюсу,[26] и пересчитывала пачку ассигнаций. Похоже, это были 10-иеновые купюры. Она опустила длинные чёрные ресницы и поджала тонкие губы, сконцентрировавшись на своём деле и считая с замечательной скоростью. В пачке не могло быть более ста купюр, но сколько она ни считала, там всё время оставалось сто.

Я с безразличием посматривал на лицо женщины и на 10-иеновые купюры, но тут человек в белом громко сказал у меня над ухом: — Давайте помоем голову! Это было как раз то, что мне нужно; я встал и посмотрел за стойку, однако там не было ни женщины, ни купюр, вообще ничего.

Я расплатился и вышел из парикмахерской. На улице, слева от входа я увидел пять небольших овальных ёмкостей, в которых плавали золотые рыбки: красные, пятнистые, худые и толстые и много других видов. Рядом с ними сидел продавец. Он сидел совершенно неподвижно, подперев рукой подбородок и глядя на рыбок. Казалось, суматошное движение вокруг его совершенно не касается. Я немного постоял, наблюдая за продавцом, но за всё это время он ни разу не пошевелился.

Девятый сон

В мире начались какие-то беспорядочные шевеления. Казалось, вот-вот начнётся война. Вырвавшиеся из сгоревших конюшен рассёдланные лошади днём и ночью носились вокруг дома, как будто их гонял неумелый конюх. В доме же всё было тихо как в лесу.

В доме находилась молодая мать и трёхлетний ребёнок. Отец его куда-то ушёл. Он ушёл куда-то безлунной ночью. Натянул на ноги соломенные варадзи, накинул чёрный капюшон и вышел через боковую дверь. Мать держала фонарь бонбори,[27] откуда в ночь падал длинный и узкий луч света, освещая старый кипарис у ограды.