Японский городовой

- Благодарю вас, так вам будет лучше слышно. Я хотел сказать, что Фёдор Васильевич действовал в полном соответствии с Моей волей, и по Моим требованиям. Это как будто должно снять любые претензии к его образу действий и их результатам?

Кровь прилила обратно к лицу Назимова, он привык, что все пасовали перед напором его воли, и не собирался сдаваться. Всего два месяца назад, при первом соединении Отряда с Эскадрой в Сингапуре, цесаревич и пальцем не шевельнул в защиту своего учителя Басаргина:

- Ваше Высочество, я поставлен Государем Императором блюсти интересы России на Дальнем Восто…

- Вы ошибаетесь… - тихий голос Николая заставил адмирала замолчать на полуслове: - Вы не наместник Дальнего Востока, а всего лишь командир эскадры, доверенной вам волею батюшки…

Адмирал отчаянно побагровел, желая что-то сказать, но Николай слегка приподнял трость и тихонько стукнул ею об пол:

- И мгновенно можете перестать им быть.

Назимов открыл рот, но не смог ничего выдавить, лишь захватил воздух, как выброшенная на берег рыба. Лицо его перекосило, половина его вдруг отнялась и обмякла. Адмирал пошатнулся, но никто из его капитанов не поднялся, чтобы его поддержать, а стоявший с другой стороны стола Дубасов не успел его обогнуть, и грузное тело с мягким стуком повалилось на ковёр. Дубасов стремительно подошёл к двери и пригласил ожидавшего в приёмной фон Рамбаха, тот вбежал и склонился над Назимовым.

- Доктор, что с ним? - голос Николая по-прежнему был тих и спокоен.

- Ваше Высочество, у него удар.

- Печально… похоже, мне не везёт с адмиралами. Слава Богу, что есть вы, Фёдор Васильевич, и вы пока ещё лишь капитан...

Никто кроме Волкова не рассмеялся. Вестовые по знаку Рамбаха унесли Назимова в лазарет, и Николай поднялся из кресла.

- Фёдор Васильевич, поздравляю вас командующим соединённой Эскадрой. Предлагаю назначить «Владивосток» госпитальным судном, его помещения вполне комфортабельны, в чём сам я имел возможность убедиться. Мне представляется, что имеет смысл перевезти туда Владимира Григорьевича, Николая Николаевича, Павла Николаевича, и всех тяжелораненых с «Азова». Тогда в случае, избави Бог, нового боя их жизни будут вне опасности.

- Вполне разумно, государь, так и поступим, - Дубасов прекрасно понял, что речь идёт о Басаргине, лежащем с контузией в адмиральской каюте «Мономаха», тяжело раненом капитане «Азова» Ломене, и только что отправившемся в лазарет Назимове. Очерёдность упоминания тоже говорила о многом… Назимову лучше было бы умереть немедля, пока он ещё формально вице-адмирал.

- Отлично. Я, пожалуй, останусь на «Нахимове», чтобы не стеснять своим присутствием ведущую починку команду «Азова». В остальном… командуйте, Фёдор Васильевич, а я пока пройдусь по верхней палубе и батарее. Сидите, Александр Владимирович, я уж как-нибудь сам… - остановил цесаревич уже поднявшегося командира «Нахимова». Николай не любил сцен1, и разговор с Назимовым оставил его в дурном расположении духа. Нужно было пройтись и развеяться.

Дубасов проводил «августейшего путешественника» взглядом и, убедившись по шуму из приёмной, что тот покинул адмиральские апартаменты, приступил:

- Господа капитаны… обстановка крайне сложная, и я отнюдь не уверен, что нам не придётся вступить в бой с японцами вновь, всем вместе. Во избежание пересудов, сразу и прямо скажу, что государь наследник действительно, - капитан интонацией выделил последнее слово: - принял командование батареей «Азова» в разгар последнего боя, и вне всяких сомнений, именно огнём своей батареи нанёс «Чиоде» сокрушительное поражение и принудил его к сдаче. Посему, прошу вас со всем вниманием выслушать Генриха Фаддеевича, имевшего честь получить сведения об использованных приёмах и способах стрельбы лично из Высочайших уст, и обобщившего их для нас в краткой форме. Генрих Фаддеевич, прошу вас…

Цывинский поднялся, слегка даже раскрасневшись, как девица перед встречей с женихом. Наступала репетиция его звёздного часа: ему предстояло учить капитанов стрелять по-новому. То, что для Цывинского было увлекательной научно-технической проблемой, с точки зрения Дубасова представляло первейшую заботу насущнейшей боевой подготовки. Цесаревич мог сколько угодно считать, что всё уже решено с микадо, и больше боёв быть не должно — Фёдор Васильевич со всем своим маниакальным упрямством был уверен, что главные сражения ещё впереди.