Ярем Господень

Игумен поправил седые прядки волос, выбившиеся из-под скуфейки, запахнул на себе легкую заячью шубу, накинутую на подрясник, и опять признался:

— Одного не успел — каменного храма вознести, но радуюсь тому, что вам, молодым, честью выпадет эта работа. Конешно, оно бы и мне исполнить, да беден наш монастырёк. Ты ж видел: священные сосуды у нас оловянные, кресты напрестольные древяны, а в ризнице… облачения, что киндяшные, что камчатые — ветхи, уж светятся. А тут дьяк Яков Соловцов данью двор наш обложил, в патриаршую казну четыре деньги и гривну за въезд с нас тягали. Возовопили мы, кой-как услышали наши вопли и отъяли поборы.

Иоанн, опять словами родителя, ободрил Тихона:

— Всё Богом по некоторому прошествию времени управится, святой отец.

— Ладно! — игумен внезапно вспомнил: — А ты чево в монастыре сидишь?

— Варлаам — духовный мой, молиться велел…

— Экой ты робкой… Скажу я старцу — успеешь поклоны бить.

Ступай за ворота! Арзамас — довольно храмами Божьими украшен, изрядно строен — поди, разомни молодые косточки, пусть посадские девицы пожалеют: экова добра молодца упустили!

… Почти прытью пустился вдоль низкой монастырской ограды, да увидел себя в чёрном, длиннополом одеянии монаха и тотчас утишился в желании — умерил вскинувшуюся прыть, зашагал тихо, степенно.

Оказалось, что идти-то некуда. В этот будний день Арзамасская площадь почти безлюдна. Ветошный ряд возле монастыря пуст, на другой стороне площади, ближе к Сальниковой улице, у коновязи толпилось несколько мужиков — хрустел там под лаптями крепко подмороженный, уже слежавшийся снег. А ещё напротив Введенского — у ворот Никольской обители две монахини широко махали метлами, взбивали легкую снежную пыль.

Иоанн вспомнил: многажды бывал он в Арзамасе, да всё как-то в базарной сутолочи, всё-то с родителем на крикливом торгу. Давно хотелось увидеть весь город сверху, охватить его одним взглядом с высоты колокольни. И вот теперь это можно, никто не остановит его, не схватит за руку.

По шатким, избитым ступеням тихо поднялся на невысокую монастырскую колоколенку с шатровым верхом.

Его испугала стая потревоженных голубей, сухой треск их крыльев. Один тёмный турман в широких штанцах сидел тихо, не слетел с ребровины оградительной балясины пролета, воркуя, смело поглядывал на молодого монаха, ждал кормли, но зёрнышек у Иоанна не случилось, и он развёл руками: забыл, но уж в другой-то раз с пустым карманом не явится…

Первое, что бросилось в глаза — широкое чёрное опоясье крепостной стены вокруг города и неоглядная белизна окрестных снегов.

Деревянный городок просматривался с колокольни весь. Очертание треуголья крепости повторяло явленное природой. Не случайно это треуголье высокой горной земли между Тёшей и глубоким оврагом облюбовали государевы городельцы для возведения крепости. Только северная напольная её сторона могла быть опасно уязвлена наскочившим недругом. Но тут выкопали глубокий ров с валом. Из ближней северной башни на животинный выпуск выбегала из ворот темная сейчас, зимой, лента широкой дороги в Нижний.

После узнает Иоанн в случайном разговоре, что длина крепостных стен укладывалась в тысячу шестьдесят шесть сажен.

Где-то всполошно вскричали мужские голоса, Иоанн догадался, да и увидел: напротив, в створе проезда Настасьинской башни, угрозно махая кнутовищами, ругались два деревенских мужика возле встречных дровен — там же тонко взвизгивала напугавшая лошадей чёрная собачонка.

Правей Настасьинской, за Воскресенским собором, толстым обрубком на высокой клети стояла недоброй славы городская пыточная башня. Маленькие чёрные окончины в нижнем срубе её пугали горожан разными ужасами пыточного застенка.

Неподалеку от башни, ближе к крепостной стене, на лобовом украсе, развалисто разметался воеводский дом с резным гребнем по коньку крыши. Бочковые покрытья теремов, холодных повалуш, длинные выносные крылечные спуски — гульбища, небольшие оконца верхних хором со слюдяными вставками в частые рамные переплеты — всегда воеводский дом недоступен для простых посадских, неизменно дивит он внешней красотой, но и не знамо чем пугает.

Противу воеводского двора, справа, стоял высокий дьячий двор, или земская изба, тоже на высокой клети. За ней, за длинной коновязью, угадывался сейчас замёрзший пруд, по пологому скату его берегов каталась на салазках малая ребятня.

Сверху хорошо просматривались главные улицы. Тремя неровными рукавами они исходили от собора. Первая повторяла довольно ровную западную стену крепости, тянулась она на север, с конца её и начинался Нижегородский тракт. Называлась она Прогонной. Вторая — Стрелецкая, проходила близ первой. А третья улица — Сальниковская — пролегла неподалеку от юго-восточной стены крепости.

Город уже давно перешёл за свои крепостные грани. Так Пушкарская слобода прижилась на северо-западе за крепостью, за Тёшей, рядышком с Выездной казачьей слободой.

На юге, за Кузнечной башней, чернела всегда звонкая Кузнечная слободка.