Ярем Господень

Екатерина знала куда и зачем ее брат и в этот его приезд ходил поздним вечером. Она тяжело вздохнула по-женски, но не пожалела Иоанна: он в ангельском чине, он выше ее человеческой жалости…

4.

Объявилась нужда съездить в городок Темников: старая барыня обещала монастырю доброхотную лепту. Сильно занедужилось, вскинулась болезнь «зовомая» — дальше Иоанн не разобрал чужестранное слово, и вот с оказией передала просьбу немешкотно приехать за вкладом на вечный помин родителей и «нас грешных с благоверным супругом»…

Иоанн тотчас распорядился запрячь конька, взял молодого дюжего послушника и, благословясь, съехал со двора пустыни.

…Они возвращались уже обратно.

Стоял студеный октябрь, но в гуще леса еще чуток держалось летнее боровое тепло, даже слышался запах листовой прели. Верховой ветер бросал на дорогу сухие сосновые, иглы, кой-где невысохшие лужи, усеянные наносной листвой, теми же иглами и оправленные синью отраженного неба смотрелись причудливыми коврами.

Давно уж Иоанн стал уставать от дорог, а дорог этих выпало на его долю немало. Прежде, смолоду и охотило посмотреть на мир, на людское страдование в разных там градах и весях, теперь же в старости, когда поизбылось некогда устойчивое любопытство, к тяготам долгих путевых вёрст добавились непростые размышления о судьбах мира, о бесконечности и разнообразии людских путей на земле.

Это озирание на дальнее и ближнее прошлое неизменно вызывало тревожную заботу за будущее России.

Печально, что каждое новое поколение людей оставляет после себя мир духовно несовершенным. Но, наверное, в этом и есть высший Промысел Божий: всяк народившийся на земле и купно все человеки сообща, в свой черёд, должны много потрудиться над совершенствованием своей собственной души и мирской жизни. Знать, это и есть особый сокровенный смысл для землян в бесконечном ходе времени.

На путях и перепутьях человеческих немало возвышается и сияет имён тех, кто утверждал своим бытием святость Божьих заповедей. И в этом длинном перечёте святых он, Иоанн, видит имя и Никона — вся вторая половина прошлого века и треть нынешнего полны силой высокого творения этого патриарха, который не только свято возмечтал, но и горячо, неуступчиво принялся за трудный, но и радостный труд насаждения земного рая на родной земле. Патриарх, повседневно носивший железные вериги на теле, радел, трудился на величие России. Жаль, мало дал ему царь Алексей Михайлович до опалы времени на те великие труды. Россия, по мысли Никона и по словам тех немногих, кто был близок к патриарху, должна стать Ноевым Ковчегом для вселенского православия. Вот почему Никон и начал строить в Подмосковье ярким символом обетованную Новую Палестину, на которой поднялись монастыри Иверский Валдайский, Кийский Крестный и на особицу Воскресенский Ново-Иерусалимский. Третий Рим в России — десно, радостно! Воссиявшая православная благодать — так ведь в прошедшем еще пятидесятом году Арсений Суханов провещал миру. И этот великий замысел патриарха был принят от Москвы и до последней избы пахотника! Как же славно мыслилось Никону: свою Палестину он строил десятицу лет, а в ней определял Иордан, Назарет, Вифлеем, Капернаум, Раму, Вифанию, Фавор, Ермон, Елеон и Гефсиманский сад — все святые места, освященные Христом! А в Ново-Иерусалимском монастыре — Воскресенский собор — это подобие храма Гроба Господня в подлинном Иерусалиме с Голгофою и Гробом Спасителя… Это ведь устроялся образ обетованной Палестины, Нового Иерусалима на российской земле… Глубоко, сокровенно прозревал великий Никон в заботе о грядущем величии и славе Отечества — сим он и остается на святых скрижалях наших…[76]

Проехали от городка уже верст девять-десять, как открылась справа давняя вырубка с густым березовым подростом, редким ярко-зеленым соснячком, среди которого могуче возвышался старый дуб с черными раскидистыми сучьями.

Как-то неожиданно громко в застоявшейся осенней тишине раздалось резкое карканье ворона. Пригляделись: птица как бы ждала саровцев, изгибала, тянула к ним шею, будто кто душил ее — кричала только для них: вещала с каким-то зловещим хриплым надрывом.

Послушник торопливо перекрестился и запахнул свою грубую сермягу. Не умолчал:

— Пронеси, Господи!

Иоанн очнулся от своих теперь постоянно невеселых мыслей и успокоил младшего:

— Слово Всевышнего осуждает страх суеверия. Суеверие — оно от слабости человеческой.

Послушник видно искал разговора с игуменом:

— А у нас в селе батюшка во время родов иной бабы открывает царские врата в церкви, поются тропари Божьей Матери «Милосердия двери» и «Не имамы иныя помощи…»

Послушник хлестнул конька и опять затих в передке телеги.

Странно, едва проехали вырубку с черным осенним дубом и черным вороном, как на Иоанна навалились какие-то тягостные мысли, стала одолевать налетная тоска. Впрочем все последние дни он жил в непреходящей тревоге; плохо спал ночами — мучился от ожидания того неизвестного, что, по его предчувствию, долженствовало случиться.