Яркие огни, большой город

— Это трагедия — настоящая трагедия,— говорит Тэд.— Извините, я вас покину на минуточку, у меня есть кое-какие дела.— Он откланивается и направляется к двери.

— Это правда?

— Не совсем.

— А что Аманда делает сейчас? — спрашивает Элейн.

— Не знаю. Думаю, она в Париже.

— Стойте-ка,— говорит Тереза.— Она жива?

— Мы, можно сказать, разошлись.

— Жаль,— говорит Элейн.— Она была ничего.— Элейн поворачивается к Терезе.— Без претензий, свеженькая, как парное молоко. И большая искусница по части этих дел.

— Я этого не понимаю,— говорит Тереза.

— Я тоже,— отвечаешь ты.

Ты хотел бы как можно быстрее сменить тему. Тебе не нравится изображать птицу с перебитым крылом, особенно когда ты именно так себя и чувствуешь. Подбитый селезень... Тебе бы хотелось быть орлом или ястребом, безжалостным и хищным, парящим среди одиноких скал.

— А ты вроде бы что-то писал? — спрашивает Элейн.

— Да, пописываю немного. Точнее говоря, я редактор.

— О боже,— произносит Тереза, когда ты упоминаешь название своего журнала.— Я читаю его всю жизнь. То есть, его выписывают родители. Я всегда листаю его, когда жду приема у гинеколога. А какая у тебя фамилия? Может, я слышала о тебе? — Она спрашивает о журналистах и художниках, работающих в журнале. Ты вываливаешь ей на голову обычную порцию сплетен, которые никогда не прошли бы проверки в твоем отделе, особенно под бдительным оком Липучки.

Не вдаваясь в подробности, намекаешь на то, что занят чрезвычайно важным и ответственным делом. Раньше ты мог запросто убедить в этом не только себя, но и других, теперь же душа не лежит. Тебе претит такое позерство, однако продолжаешь хвалиться, словно для тебя и в самом деле важно, чтобы эти две совершенно чужие особы незаслуженно восхищались твоей персоной. Лакейская должность в уважаемом заведении не многого стоит, но это все, что у тебя есть.

В свое время ты считал себя очень привлекательным. При этом подразумевалось, что у тебя, конечно же, очаровательная жена и интересная работа. Ты был парень что надо. Ты вполне заслуживал известной части благ мира сего. Когда ты встретил Аманду и переехал в Нью-Йорк, ты уже не ощущал себя там сторонним наблюдателем. В детстве тебе представлялось, будто все посвящены в некую великую тайну, которую от тебя скрывают. У остальных, казалось, есть в жизни какая-то особая цель. Эта убежденность возрастала каждый раз, когда ты переходил из одной школы в другую. Отец вечно менял работу, вы все время переезжали с места на место, и ты снова оказывался в положении новичка. Каждый год ты должен был постигать очередной свод условностей. То велосипед у тебя оказывался не такой, как у других, то носки — не того цвета. Если ты когда-нибудь займешься психоанализом, то, несомненно, придешь к убеждению, что решающим в твоей судьбе был отнюдь не акт твоего появления на свет, а следующая омерзительная сцена: ты стоишь на школьном дворе, а возле тебя, как индейцы, окружившие обоз колонистов, толпятся мальчишки. Они гогочут и тычут в тебя пальцами, тем самым демонстрируя, что ты — чужак. Сцена эта неизменно повторялась на десятках самых разных школьных дворов. И, лишь поступив в колледж, где все — новички, ты начал познавать секреты того, как завоевывать друзей и оказывать влияние на других. Но, даже став докой в этом деле, ты все же понимал: у тебя это умение — приобретенное, а у других оно — врожденное. Тебе удавалось обмануть окружающих, но ты никогда не переставал бояться, что когда-нибудь будешь разоблачен как обманщик и самозванец. Именно так ты и чувствуешь себя сейчас. Даже теперь, когда ты бахвалишься журналистскими похождениями, замечаешь, что взгляд Элейн блуждает по комнате, не останавливаясь на тебе. Она пьет шампанское. Ты видишь, как она опускает язык в вино и водит им по кромке бокала, напоминающего по форме тюльпан.

Женщина, похожая на какую-то знаменитость, поднимает глаза от столика и машет рукой. Элейн машет в ответ. Ее улыбка становится кислой, когда женщина отворачивается.

— Обрати внимание,— говорит Элейн.— Силиконовая имплантация.

— Не уверен. Мне она кажется довольно плоской.

— Да не сиськи — щеки. Она сделала эту дурацкую силиконовую подсадку, чтобы казалось, будто у нее есть скулы.

Возвращается Тэд, очень довольный собой.

— В бинго сыграл,— говорит он.

Уже за полночь. Если вы сейчас что-нибудь затеете, то вряд ли скоро развяжетесь. Раздумываешь, не пора ли смываться. Говорят, спать полезнее всего ночью. С другой стороны, немножко кайфа — тоже не повредит. Совсем немножко, для поднятия духа.

Через минуту вы уже топаете вниз, в уборную. Тэд насыпает несколько широких бороздок порошка на сиденье унитаза. Первыми нюхают Элейн и Тереза. Наконец, Тэд дает попробовать тебе. Сладкий ожог в носу — словно глоток холодного пива в жаркий августовский день. Тэд насыпает, чтобы нюхнуть еще разок, и когда вы отваливаете из клозета, вам уже, что называется, море по колено. Вас охватывает охота к перемене мест. Определенно должно произойти что-то прекрасное.

— Двигаем отсюда,— говорит Тэд.

— Куда? — говорит Тереза.— Туда, где мальчики?