Яркие огни, большой город

Ты думаешь, не сказаться ли больным. Днем она позвонила бы, чтобы сообщить о твоем увольнении, а ты мог бы бросить трубку до того, как она наговорит грубостей. Но журнал завтра отправляется в печать, и на коллег в твое отсутствие легла бы дополнительная нагрузка. Да и вообще прятаться — неблагородно. Ты думаешь о Сократе. Вот человек! Он бестрепетно принял свою чашу и испил ее до дна. Ну, а самое главное, тебя не оставляет надежда, что каким-то чудом все утрясется.

Ты оделся и спускаешься на улицу, еще нет десяти. Едва выходишь на платформу, как показывается поезд. Размышляешь, не пропустить ли его. Ты не совсем готов. Тебе нужно еще утвердиться в своем решении, продумать стратегию. Двери с пневматическим шипением закрываются. Но кто-то в хвостовом вагоне придерживает створку для человека, бегущего к поезду. Двери открываются опять. Ты входишь в вагон. Он полон хасидов²³ из Бруклина. Настоящие гномы — все в черном, все с портфелями, которые наверняка битком набиты бриллиантами. Садишься рядом с одним из этих гномов. Он читает талмуд, двигая пальцем по странице. Странный шрифт похож на те каракули, которыми исписаны стены вагона подземки, но хасид не поднимает на них взгляда и даже не пытается взглянуть украдкой на заголовки твоей «Пост». У этого человека есть Бог и История, есть Община. Он обладает совершенной системой взглядов, при которой боль и утрата выражаются в цифрах некоей небесной бухгалтерии, где в конце концов все сходится, а смерть вовсе не смерть. Носить черное сукно летом — видимо, лишь небольшая плата за веру. Он — один из богоизбранных, а ты чувствуешь себя как некая единица в случайном наборе цифр. И все же что у них за идиотская стрижка.

На Четырнадцатой улице вошли трое растафариев²⁴, и вскоре вагон завонял потом и марихуаной. Иногда тебе кажется, что ты один не принадлежишь ни к какой общине. Сидящая против тебя пожилая дама с пакетом «Мэйсиз»²⁵ оглядывается вокруг, словно вопрошает, куда же катится мир, в котором остались дракулообразные евреи да обалдевшие от наркотиков черномазые, но когда ты улыбаешься ей, она быстро отводит взгляд. Ты можешь основать свою собственную общину — Братство молодых неудачников.

«Пост» укрепляет в тебе ощущение надвигающейся катастрофы. На третьей странице — статья под названием «Огненный кошмар» — о пожаре, охватившем дом в Куинсе, а на четвертой — матерьяльчик «Торнадо-убийца» — об урагане, который опустошил Небраску. По разумению газеты, всякое несчастье в глубинке — наказание божье. В городе— другое дело. Там поджог, изнасилование, убийство — всегда дело рук человеческих. Все плохое, что происходит за границей, всегда можно свалить на жестокость иностранцев. Прекрасное, простенькое видение мира. Коматозный ребенок обнаруживается на пятой странице. Никаких сдвигов: КОМАТОЗНЫЙ РЕБЕНОК ЖИВ. Врачи обсуждают возможность предупредительного кесарева сечения.

Когда оказываешься на Таймс-сквер, на часах — десять-десять, когда входишь в редакцию — десять-шестнадцать. Лифтер — паренек, похожий на карманного воришку. Здороваешься с ним и проходишь вглубь кабинки. Спустя минуту он оборачивается:

— Скажите, на какой этаж ехать, я же не телепат.

Называешь двадцать девятый. Тебя, привыкшего к Лючио и его добрым улыбкам, этот парнишка-чужак раздражает своей грубостью. Он задвигает решетку, потом возится с дверью. На полпути вверх он достает ингалятор «Викс» и вдыхает. Это вызывает приятное пощипывание в твоем носу.

— Двадцать девятый,— говорит он, когда вы останавливаетесь.— Женское белье и прочее.

Вооруженная стража тебя не ждет. Ты спрашиваешь у секретарши Салли, пришла ли Клара.

— Еще нет,— говорит она.

Раздумываешь, хорошо это или плохо. Быть может, отсутствие Клары лишь затянет твою агонию. Коллеги столпились вокруг экземпляра «Нью-Йорк таймс», газеты информативной и здесь, в проверке, любимой. Когда Клара принимала тебя на работу, то говорила, что желательно всем сотрудникам отдела внимательно читать это издание, за исключением очерков, но ты не заглядывал туда неделями.

— Что, война? — спрашиваешь ты.

Риттенхауз рассказывает, что одна из штатных авторов журнала, которую в отделе любят, ибо она тщательно готовит материалы и не грубит нижестоящим, только что получила большую премию за серию статей об исследованиях в области рака. Рак. Риттенхауз особенно горд тем, что участвовал в их проверке.

— Ну, что скажете? — спрашивает он.

Он держит газету так, чтобы ты мог видеть статью. Ты готов уже кивнуть и изобразить восторг, но вдруг замечаешь на соседней странице рекламное объявление. Берешь у Риттенхауза газету. Три женщины демонстрируют платья для коктейлей. Одна из них — Аманда. У тебя кружится голова. Ты приседаешь на стол и смотришь на фотографию. Точно, это Аманда. Ты даже не знал, что она в Нью-Йорке. По последним сведениям — она была в Париже и собиралась там остаться. Она могла бы позвонить тебе — просто ради приличия,— раз уж она здесь. Но, с другой стороны, о чем ей с тобой говорить?