Яркие пятна солнца

Уличного освещения в городе практически не было. Даже здесь, в центре. Люди ходили, словно тени, и это напоминало, конечно, старину, когда об электричестве и не слыхивали, но почему-то совсем не приходило в голову, что можно встретить рыцаря, выезжающего на скакуне из-за поворота. Редкие прохожие опасливо оглядывались – совсем не по-рыцарски…

Настроение, возникшее в ресторане, заметно усилилось. Не пробродив и получаса, я вернулся в гостиницу. В коридоре, на всех раскладушках и диванах, уже спали, на одном из диванов – мама с маленьким мальчиком, а рядом, на раскладушке, – девочка. Идти нужно было осторожно, лавируя, чтобы не задеть. Я подумал о том, как мне повезло: от привычки к свежему воздуху, я вряд ли смог бы как следует уснуть в этой немыслимой духоте. Но как же они-то?…

В номере воздух был тоже не блеск – дорожные мучения обитателей материализовались в состоянии их ног, носков и обуви. Несколько человек спали, двое собирались ложиться. Обращаясь к тому, который был ближе, я спросил:

– Здесь что, везде такие дороги, как в сторону Гремяча?

Мужчина отрешенно взглянул на меня, словно сам факт вопроса был для него неожиданным, и, подумав некоторое время, как бы осмысливая мой вопрос, ответил быстро, словно пытаясь этой быстротой загладить свое затянувшееся осмысливание:

– Да, конечно, такие. До Чернигова хорошие, а кругом такие. Самый угол здесь такой… Забытый.

– А вы-то сами издалека?

– Из Климова.

– А далеко это?

– Да не так чтоб далеко, километров восемьдесят, а с самого утра добирался.

– Странно все-таки, – сказал я, чувствуя, что больше и больше разбирает меня, как и в Дудоровском, неопределенная досада, так не приличная путешественнику.

– Вы бы весной или осенью посмотрели, – сказал другой мужчина, который, расстелив постель, раздевался, собираясь ложиться. – Сколько продуктов губится – перевезти нельзя. А, что говорить-то зря… Все разговоры одни… Свет тогда погасите, последний…

Улегшись, он натянул простыню до подбородка.

Свет погасили. В темноте было хорошо лежать, ловя свежесть, которая доносилась из открытого настежь окна. Негромко журчал динамик – передавали последние известия из Киева на украинском языке. Вот я и на Украине. «А тэпэр слухайте пэредачи з Москвы…» «Сегодня наша передача посвящена рассказу об одном из классических произведений советского кино – кинофильме «Щорс»… История заговорила теперь из репродуктора – как будто нарочно. «Товарищи новгородсеверцы!» – обратился Щорс к казачьему пополнению своего войска… «Казаки Таращанского полка… После победы при Семи-Полках, Щорс…»

А я лежал, не засыпая, несмотря на свою усталость. Дороги – ведь это не просто асфальтовые или булыжные полосы, это связь между людьми, это отношение друг к другу, это жизнь. То же и гостиницы… Не с дорог ли вообще нужно жизнь начинать? Дорога – это путь от человека к человеку, это желание друг друга понять, это – коридор нашего «общего дома». А гостиницы? Или не в чести уже сердечное человеческое гостеприимство?

– «После победы при Семи-Полках, Щорс…»

Неловко было лежать на кровати в комнате, зная, что за стеной в коридоре мучаются соотечественники…

Вечернее настроение мое было, видимо, неслучайным, потому что и наутро оно не изменилось. Утром все же, стараясь не торопиться, походил я по городу: сначала обошел площадь, покрытую ухабистой каменной плиткой, на которой, видимо, гарцевали еще кони Игоря Святославича, князя новгород-северского, пообедал в столовой, открытой в одном из помещений древнего торгового ряда, дождался открытия промтоварного и хозяйственного магазинов, чтобы купить новую фляжку. И все мне казалось, что старина здесь странным образом переплетается с современностью: и старина-то не сохранилась толком (оно понятно, конечно, – время), но и современность какая-то несовременная, вчерашний день. Болезненная ущербность чувствовалась в этом переплетении времен, они будто бы мешали друг другу, не давая одному окончательно умереть, а другому по-настоящему развиться. И казалось, что эти старинные торговые здания и плитка площади сохранены не из уважения к старине, а только потому, что они вроде бы еще могут нести свою службу. Опять, опять нет уважения, думал я. В том и беда.