Ярмарка безумия

- Ну, разумеется! Дело-то шумное, а главное, с политическим душком. А ты сам знаешь, что творится вокруг таких дел.

- Знаю, - согласился я.

Да уж, мне ли этого не знать! Первый раз я оказался втянут в такую ситуацию, когда разбиралось дело Дегайло - сына первого секретаря обкома. Сынок был, конечно, мерзавец, но полноценных доказательств изнасилования, в котором его обвиняли, не было. Свидетели, а это случилось во время студенческой вечеринки, сами были пьяны и не могли ничего утверждать однозначно. Да, Дегайло приставал к девушке, но и она кокетничала напропалую. Да, он вроде бы тащил ее в комнату, но она, опять же, то ли сопротивлялась, то ли изображала сопротивление. Да, когда Дегайло закрыл дверь, кому-то показалось, что она зовет на помощь, а кто-то принял ее крики за страстные стоны… А о том, что происходило в комнате, где они были вдвоем, каждый рассказывал по-своему. И я признал изнасилование недоказанным.

Прокурор Ледников, отец друга и одноклассника Артема, был уверен, что я принял такое решение из-за того, что на меня давили. Разумеется, давили. Но решение мое профессионально и юридически было совершенно безупречно. Доказательств было явно недостаточно. Но поди попробуй докажи это тому же Ледникову! Кстати, в вынесении обвинительного приговора тогда тоже были заинтересованы весьма влиятельные люди. Так что я вполне мог бы вернуть прокурору Ледникову его обвинение в том, что я уступил давлению. А он, спрашивается, не уступил, представляя в суде дело с неочевидными доказательствами? А если не уступил, то кому он мог это доказать тогда? Кому докажет теперь?

Бывают ситуации, когда можно только стиснуть зубы и терпеть».

Но разговор с Шаховским на этом не закончился. Судья дотошно продолжал излагать свои сомнения.

«- А как ты объяснишь тот факт, что Ампилогов был убит именно накануне его выступления в Думе? Выступления с разоблачениями то ли министра, то ли вице-премьера, вдруг увлекшегося предоставлением чрезмерных преференций одному холдингу с сомнительной репутацией… Для любого нормального человека тут повод задуматься. Предотвратить такое выступление - разве не мотив?

- Банальное совпадение. Выступления Ампилогова давно уже никого не пугали, так их было много».

«На самом деле, - пишет судья, - об этом выступлении я слышал лишь краем уха и практически забыл. Но пусть Шаховской думает, что я в курсе всего и копаю глубоко».

«- Ну, что тебя еще смущает? - весело спросил Шаховской.

- Например, то, что суд второй инстанции снизил меру наказания за убийство до двух лет… Притом что первый приговор - три года. Согласись, случай редчайший!

- Хочешь сказать, что суд второй инстанции, убедившись, что осужденная ни в чем не виновата, решил не оправдать ее, а только уменьшить срок почти в два раза! То есть, из твоей логики следует, все суды у нас купленные, вершат неправедные дела, но порой им становится стыдно, и поэтому они смягчают, насколько можно, несправедливые сроки. Ты и впрямь так считаешь? Ты? Сам в прошлом судья!

- А у тебя есть другое объяснение?

- Есть. И ты его знаешь не хуже меня. Ампилогову все жалеют, за нее просят весьма высокопоставленные люди. Организуются какие-то комитеты в ее поддержку. В том числе и за границей. Дочь страдает, внук спрашивает, когда вернется бабушка!.. Сама она ведет себя, как великомученица и страстотерпица. Всячески превозносит своего мужа, клянется ему в вечной любви и уверяет всех в собственной невиновности. И все это чуть ли не каждый день в газетах, по телевизору! Ты сам бы не смягчил приговор? У тебя таких ситуаций не было?»

«Были, - не отрицает судья. - Еще какие ситуации у меня были! И преступников в зале суда отпускал, и несчастных, виновных лишь в том, что случайно оказались не там, где нужно, приговаривал. И ничего не мог с этим поделать. Но сегодня я не судья, я лишь пытаюсь узнать правду о смерти своего соседа. Хотя, - вдруг замечает судья, - вряд ли смогу объяснить, зачем мне она. Но почему-то мне кажется, что тут скрыто что-то важное и для меня».

«- А как ты объясняешь то, что она отказалась подавать просьбу о помиловании? Даже ради освобождения не захотела признать свою вину? Твердила, что не помилования она ждет, а оправдательного приговора, потому что она мужа не убивала и не могла убить…

- А-а! - отмахнулся Шаховской. - Могла, не могла… Ты помнишь дело Вилюевой? Она убила своего сына, и ты ее осудил за это. Но у нее в мозгу что-то перед этим сломалось, и с тех пор она сама была свято убеждена, что сделал это какой-то черный человек. Я не психиатр, но мне кажется, что у Ампилоговой была такая психика, что она могла внушить себе все, что угодно. Что я тебе объясняю!»

Буквально на следующий день, как следовало из дневника, Шаховской позвонил судье сам. Был напорист и чуть ли не весел.

«- Ну, что, персонаж Достоевского, все окидываешь проницательным взором прошлое?

- А почему Достоевский?