Ярое око

— А то не жирно будет? — Она игриво вглядывалась в лицо суженого. Обветренные скулы, губы, весёлые глаза, в которых отражалось узкое оранжевое пламя лучины; упрямая складка между собольими бровями — всё нравилось ей, всё было дорогим и желанным. Ей было тепло и щекотливо-приятно, когда его глаза, яркие, как небо в погожий день, ласкали её властно и исступлённо. Вот и сейчас он бессовестно пожирал её глазами, мысленно давно сорвав с неё исподницу, под которой маняще и глубоко дышала высокая, налитая грудь, а под расшитым цветами подолом угадывались полные, словно точёные ноги...

— Нуть, не надоело дивиться ишо? — Она тряхнула растрёпанной, пушистой, как беличий хвост, косой.

Он не ответил, продолжая смотреть с бурным нетерпением. И это не пугало, не угнетало Ксению, а, напротив, разжигало в ней пыльче ответное чувство ждущей, томящейся страсти. Чего греха таить? Она любила его целиком, с головы до ног, и чуяла нутром, что любовь эта ей дарована Господом — раз и навсегда.

— Тьфу, голова с дырой! — Он вдруг встрепенулся, стянул с сундука свой проклёпанный пояс и, рассекретив потай с внутренней стороны ремня, достал серебряный перстенёк с рубином, похожим на огненный глазок сказочной змейки. Дунул на него, точно хотел вдохнуть свою мучительную страсть и через камень передать её Ксении. Она желанно протянула руку, подставила выгнутый мизинец, и он насадил перстенёк, узрев, как затлела в гранёном камне от её тепла сочная, пунцовая искра.

— Ты мой коханый... — горячо прошептала она. — Люблю тебя! Никому не отдам! Слышишь? Чего молчишь?

— Поди сюда. — Он притянул её к себе, легко подхватил на руки. Рассыпавшаяся коса и ночная рубаха обдали его душистым бабьим запахом; нежные руки требовательно обвили крутошеего, статного Савку.

...Насилу сдержав кипящую кровь до перины, он дал себе волю, оставшись с одним нательным крестом на шее.

— Савушка, родненький, погоди!.. Я сама сыму...

Но он больше не слышал её «кудахтанья»; долгожданно и зло рванул ворот исподницы, распластав её до стиснутых перламутровых колен. Ахнулся пылавшим лицом в вывалившиеся розовато-белые, девически тугие груди; жадными губами заглотил, как окунь наживку, вишнёвый поплавок соска, зарычал зверем...

Ксения в каком-то судорожном дурмане обмакнула пальцы в берестяной туесок, полный цветочного мёда, и провела ими по его мокрому рту, шее, плечам, напряжённому жёсткому животу... Потом припала губами к желанной плоти и жадно, со стоном принялась обжигать Савку горячими поцелуями.

В её крохотной светёлке сейчас крепко стоял запах трав, пота и перечной страсти.

— Любый! Любый!.. — Она, срываясь на визг, кусала губы, не боясь своими криками разбудить округу.

— Ксанушка! Сердце моё!.. — яростно сбрасывая покрывало на пол, приподнялся на руках Савка; сверкавший взгляд его враз охватил её всю — с головы до высоких чудных ног, задержался на миг на близком дышащем животе, под которым сокровенно выступал золотистый пригорок.

Он разглядел её, как сокол высматривает с крыла свою добычу — горлицу — перед ставкой-броском. «Ух, и ядрёна девка!» Он вслучай столкнулся с нею глаза в глаза. Истово любящий, с лёгкой тенью стыда взгляд в упор дрожал вопросом: «Чего ждёшь? Вот она я... вся твоя...»

— Ксанка, кровь моя! — вновь прорычал Савка, нетерпеливо раскидывая нежно-розовые бёдра. С пульсирующим безумием, зарождающимся где-то в глубине естества, он продолжал настойчиво, уверенно и ритмично наполнять её собою.

...Ксения вырывалась, извивалась под ним, плакала, хохотала, забрасывала ноги ему на спину, впивалась пальцами в его жилистые, перевитые мускулами руки и заполошно, точно в сладком бреду, шептала:

— Ещё! Шибче, шибче! Укуси, укуси меня! Ну же! Сделай мне больно!

И он кусал её, зарываясь руками в пшеничные пряди, скользил губами и языком но напряжённо откинутой шее, вздрагивающей груди и бёдрам.

— Не можу, не можу, не можу больше! — раздирая ногтями его лопатки, она в исступлении замотала головой и, вдруг обмякнув всем телом, задрожала.

* * *

...Минуло полчаса, а быть может, и более, прежде чем руки Ксении обессиленно соскользнули с покрытой испариной шеи Савки. Он откинулся на спину, а она в ленивой истоме сомкнула ноги и натянула прохладное покрывало до ключиц.

— Ну ты и ведьма на помеле, — сдавленным голосом в блаженном забытьи выдохнул Сорока, всё ещё ощущая горячую пустоту в голове и теле. — Да уж, ум на ум не приходится. Ты ж видишь, я балясы точить не привык, но... с тобой не соскучишься.

— Смотри-ка, да ты смышлёный, — наслаждаясь состоянием блаженства, подтрунила она. — Да только держи подо лбом, бушь дурить — о сметане не мечтай, я такая.

— Не вели казнить, вели слово молвить, — усмехнулся Савка. Он лежал счастливый, без мыслей, без чувств, закатив под веки остановившиеся глаза.

— Эй, государева служба! Сокольничий! — Она нежно укусила его в плечо. — Ты только не спи, слышишь? Ужли не хошь ещё позабавиться? Али отвоевалси наш богатырь ломаный на бранном полюшке?