Читаем Ярое око полностью

Ярое око

Андрей Воронов-Оренбургский , Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

«Каждый воин, каждый народ, каждая любовь должны иметь свой коренной улус — родной стан... — держали они подо лбом мудрые слова Чингизхана, но помнили и другие его заветы: — Юртой монгола должен стать весь мир, до Последнего моря. Вечное Небо воздвигло меня Великим Каганом всех племён и народов. Звание моё высоко, обязанности важны. За последние десять лет я совершил необычайные дела. Такого царства ещё не было с древнейших времён, когда мир завоевали наши предки, кочевники хунны[196]. За непокорность соседних владык и хазретов... я громлю их, приводя в ужас. Как только приходят мои победоносные тумены и копыто монгольского коня сотрясает землю, то и чужедальние страны покоряются и трепещут. Мир непокорных мусульман стал нашим южным уделом. Теперь должен Запад испытать громовой удар нашего гнева. Гнева Востока! Но я уже стар... Хорошо быть молодым... даже с колодкой на шее[197]... когда впереди сверкают победы! Покуда я ещё не решил, кто из сыновей возглавит мой каганат, Джучи[198], Джагатай[199]... А может быть, мой любимый внук Вату?.. Но он ещё волчонок... слишком юн... Он наделает ошибок... И его могут погубить злые люди. Поэтому повелеваю... Ты — осторожный Субэдэй-багатур, мой самый верный Барс с Отгрызенной Лапой, и ты — Джэбэ Стрела, мой самый быстрый и тугой лук... станете советниками моего внука Бату... сбережёте его для грядущего величия и научите воевать!.. Знаю, однажды над куренями монголов пролетит золотой орёл, его могучая тень коснётся лица моего славного внука, и он, вскочив на горячего коня, скажет: “Слушайте, багатуры, победители четырёх сторон света! Ваши мечи и копья заржавели! Точите их на чёрном камне во славу бога войны Сульдэ и бунчуков монголов! Я поведу вас туда, на запад, через великую реку Итиль. Мы пронесёмся огненным смерчем через земли трусливых народов, и я раздвину царство моего великого деда Чингизхана до последних границ Вселенной... А также клянусь, что я разыщу и сварю живыми в котлах тех злодеев-отступников, кои посмеют предать заветы моего деда! Самое лучшее из его дел — это законы “Яса”[200]. Следуя им, как говорят мудрецы и звёзды, наши потомки будут править Вселенной десять тысяч лет[201]. И тогда настанет спокойствие... Кладбища останутся в пустынных степях... Всюду на развалинах городов и пепелищах поднимется тучная трава... и между могильными курганами будут пастись только одни монгольские табуны”».

Субэдэй хорошо помнил, как при этих словах потемнел суровый лик Повелителя, левый глаз прищурился, а правый — сверкающий и зловещий — наблюдал за ним и Джэбэ.

«И вот тогда, — хриплый голос Чингизхана был взволнован, — мой волчонок — который станет волком! — моя надежда Бату продолжит наши победы... И над Вселенной протянется монгольская рука!..»

«Ойе, а это похоже на правду... Сей голенастый щенок напишет свою историю не пером и чернилами, а саблей и кровью», — криво усмехнулся Субэдэй и свежо вспомнил бойкого мальчишку лет десяти от роду; тот бегал с небольшим охотничьим луком и тремя красными стрелами[202] у праздничной юрты своего отца Джучи-хана, старшего сына грозного Темучина.

«— Вот мой сын, Бату-хан! — представил Субэдэю своего отпрыска Джучи и, глядя на быстроглазого сорванца, сказал: — Мой отец, единственный и величайший Чингизхан, завоевал половину Вселенной, а румийский[203] полководец Искандер Двурогий — вторую половину. Что же остаётся завоевать тебе, Бату-хан?

Юнец метко пустил стрелу в цель — в торчавшую на шесте голову кипчакского воина — и с ходу ответил:

— Я отниму все земли у Искандера!»[204]

...Старый Барс с Отгрызенной Лапой прикрыл коричневое веко, не чуя тела, будоражащий рокот бубнов и звон голосов поющих колыхался в ушах, смешивался с огненными тенями прошлого.

Рядом с ним на звериных шкурах сидел, подобрав под себя ноги, Джэбэ-нойон. От безбородого Субэдэя и поголовного большинства «гололицых» монголов он отличался длинными вислыми усами и такой же узкой, как плеть, чёрной бородой. Искусно вплетённые в неё конские волосы переходили в тонкую косичку, которую Джэбэ, по монгольскому обычаю, закидывал за правое ухо.

...Багатур приоткрыл стерегущий глаз, рассчитывая, как обычно, встретиться с холодным зеленоватым взглядом соперника, но промахнулся.

Джэбэ, прикладывая ладонь к уху, увлечённо подхватывал песню высоким, звенящим, как тетива, подголоском:

Пески сорока пустынь,Пустынь за намиКровью убитыхОбагрены...

Субэдэй усмехнулся в душе, наблюдая, как у прославленного победами храбреца синеет и взбухает от усилия кривая дельта жил на виске.