Ярое око

Яростно вытянув Пепла нагайкой, он помчался на юго-восток вдоль левого берега Днепра. На востоке вспыхивали зарницы, погромыхивали медные раскаты грома, а в сердце Савки выстукивались слова княгини Таисии: «Бери хоругвь и скачи. Торопись. Будь нашему князю знаменем. Будь надеждой и верой!»

ГЛАВА 16

Жаркий травень[227] был на исходе, когда южнорусские дружины погрузились на широкогрудые ладьи и, поймав в паруса попутный ветер, тронулись с Богом на юго-восток. Но масштаб, величие и силу сего «каравана» способны были узреть только птицы. На долгие вёрсты растянулась флотилия боевых судов, борта которых надёжно укрывала железная чешуя из щитов русских витязей.

...Угрюм и тревожен был путь по Днепру до острова Хортица. И чем дальше от Киева уплывали паруса, тем тяжелее становилось на сердце у русичей.

Многоголосые станы половцев, ещё так недавно являвшиеся средоточием шумных пиров, народных скопищ, пёстрых базаров, состязаний удальцов, скачек и веселья, ныне чёрными хлопьями пепла и углей пятнали обезлюдевшие равнины...

Вот за крутым поворотом могучей реки вновь показались расщеплённые стены с проломами и обгорелые короба степных кибиток...

Тут и там виднелись вороные остовы сожжённых кипчакских кошей. Точно расколотые черепа и мослы скелетов, точно костные стыки и рёбра огромных допотопных животных, торчали они среди мусора и обломков. Небо было серым от ещё курившихся дымов, а ветер с берега доносил запах горелой кости и разлагающейся мертвечины.

— Тут разъезды татар прошли, не иначе.

— Шо ж за нехристь такой окаянный... нагрянул в степь?.. — звенели накалённые гневом и ожесточением голоса. — Дажить половцы таких зверств не делали... Дывись, браты, усех казнили! Ни баб, ни детей малых не пощадили!

— Люди оне... али бешеные псы?

— Волки... — приговором звучал ответ. — А волкам на кой х... собачьи повадки?..

И снова ладьи кроили оловянную гладь Днепра в зловещем молчаньи. Не было слышно ни песен, ни разговоров. Сыристый ветер трепал бороды суровых латников. В проглянувшем бирюзовом просторе неба траурно плавали чёрные коршуны, распластав неподвижные крылья. И в бесконечной напряжённой тишине слышался лишь надрывный скрип уключин, ритмичный всплеск длинных вёсел, тяжёлое вздошье гребцов да чавкающий сырой хлюп встречной волны...

Спустя «шесть дён» княжеские дружины наконец-то достигли Хортицы и, затабанив ход, пристали к берегу. То случилось 26 мая, в 1223 году от Рождества Христова...

Войско было сосредоточено в границах сего острова, на правом, лесистом (так называемом «киевском») берегу Днепра. Здесь был ставлен отправной рубеж.

Мстислав Старый, памятуя о договоре, медлил с переправой на противоположный берег Днепра, поджидая своего двоюродного брата, князя Мстислава Удалого. Ждали ещё и волынцев, и конные скопища Котяна, которые раньше других о двуконь выдвинулись из Киева.

...В спорах и склоках «проязвились» три неспокойных дня. Киевский князь темнел лицом, насилу сдерживал гнев, подыскивая «ласковые» глаголы... Опять меж князьями вздыбился «мир без солнца»; вновь, словно почки на дубах, набухали среди спесивых гордецов смута и распри. И где уж тут было искать лад да согласие? Князья делили шкуру неубитого медведя. Всяк видел себя уже первым героем и победителем.

— Заречёмся, други! — тщетно подвигал на совет да любовь, на благоразумие Мстислав Старый; горячился, пробовал совестить непримиримые сердца: — Что же это?! Княжему слову отныне верить нельзя? Одумайтесь, братья, не корысти ради...

Но в ответ летело глумливое, напористое, пропитанное родовой враждой:

— Да ты, никак, труса празднуешь, пресветлый? Га-га-га-а!

— Устал, поди, от службы ратной, Мстислав Романович, ась? Гляди, Киев, не надсадись...

— Не по своим летам щит выбрал!

Мстислав Старый каменел сердцем; с рожденья привыкший к почёту и уважению... умеющий сноровисто, безупречно ясно разрешать задачи... теперь в отчаянной растерянности прислушивался к летевшим насмешкам... Вспоминал своей отъезд из златоглавого Киева, крестный ход, пир и недавние клятвы... И его душили внезапно вспыхнувшие в груди горечь и отчаянье. «Господи, дай сим мужам разум... Глупцы не ведают, что творят! Боже, увидь горе моё и труды. Прости мне грехи мои. Нет почёта средь сего воронья ни мне, ни Киеву... Отче наш, убереги нас от смуты, спаси Русь от гибели, а потом верши свой праведный суд, я готов...»

— Братья! — Мстислав в последней надежде возвысил голос. — Дозвольте слово молвить... Ужли на разных берегах стояти будем? Ужли радость нечистым справим? Мечи поднимем друг на друга в сей гибельный час для Руси?

Но напрасно великий князь Киевский рвал сердце и креп голосом. Он тонул в надменном грае несговорчивых князей: