Ярое око

— Ох, Мстислав Мстиславич... Всё в шиб-прошиб играешь? Беда... Неисправимый ты!.. — уже зло и сердито навалился на князя Булава. — На татарев, стал быть, поскочем, злато-серебро!.. Коней-аргамаков делить будем. Славу твою и зависть других князей ковшом черпать станем!.. Нуть, верно я до твоих думок дознался? — крепче набряк голосом Степан. — А то, шо в твоей дружине кажный третий в сыру землю лёг! Это как?! Али слава и злато дороже жизни твоих орлов?

— Прикуси язык, воевода! — почернел от ярости Удалой. — Ты говори да не заговаривайся! Ты, панцирная душа, думаешь, я о себе токмо душой болею?! А ты видал, как волынцев враг покрошил? А сколь половцы голов положили? А я — видал! Сердце кровью закипает!

— Мне до половцев, не в обиду, княже, як гусю до свиньи. Были оне нам враги закля^е, ими и останутся. Лютый страх их согнул на другу сторону... вот и весь сказ! — обрубил Булава и упрямо продолжил: — А воть о наших... изболелась душа. Места живого нет. Ох, как жаль хлопцев! Много полегло средь них и молодняка зелёного... Дивился ноне на них, а самого слёзы горючие душат: эти-то соколяты, поди, за всю свою кратку жисть бабу не целовали... А воть уж... лежат бездыханные... ровно ягнягы, волками зарезанные...

— Да в уме ли ты?! — пуще прежнего вспыхнул Мстислав. И, тыча ему в лицо золочёные ножны меча, провонявшие топлёным бараньим салом, сорвался на крик: — Попом тебе быти! Таким тихомирным словам не место в устах воеводы! И знай: про то, что жизнь богаче злата, мне ведомо, но ведомо ли тебе, старик, что богаче жизни — честь?! Стар ты стал, Булава!

— Выходит, так, пресветлый. Да только о Боге наперёд забывати негоже. В человеке человека зрить нады. В дружине своей — братьёв и сынов...

Мстислав, сцепив зубы, молчал. Его бесило, что он бессилен что-либо противопоставить этим речам; что убийственно простыми доводами припёр его воевода к стене, как рогатиной; и оттого, что заскреблось сокрытое сознание собственной неправоты, князь растерялся и озлился ещё более.

Булава опять надолго замкнулся, будто задремал, глядючи на языкастое пламя. Так долго молчали, прислушиваясь к ночным голосам стана, покуда не уловили дробный припляс конских копыт и строгие окрики часовых.

— Ктой то? — встрепенулся Булава, приподнял лохматую бровь.

— Ба, князь Василько Константинович! — узнав по пылкому голосу вошедшего в доспехах витязя, воодушевился Мстислав. — И зять мой, Данила Романович![248] Вот не гадал... Проходите с Богом, гости дорогие. Садитесь хоть куда на ковры, потолкуем ладом. С чем пожаловали, не стряслось ли что? Вина, мяса? Теста горячего приказать испечь?

— Благодарствуем, брат. Сыты. Дозволь речь молвить, — как к старшему, с уважением обратился Василько Ростовский.

— Говори, — Мстислав подбросил сучьев. Шатёр озарился; костёр ярче выхватил лица собравшихся.

— Боюсь, не обрадуют тебя, Мстислав Мстиславич, слова мои. Но темнить да ходить около я не приучен.

— К родным стенам, никак, потянуло, а?

— В зрив-корень бьёшь, брат. Немало хлебнули мои ростовцы ноне нужды...

— А кого она, добрая, обошла? И мои, и волынцы князя Даниила Романовича, чай, тоже не мёд пили.

— Возвернуться нам след, — убеждённо сказал ростовец.

— Хм, едва ли брат, сие скоро возможно.

— Придётся.

— Да разве битве конец? Кто без нас сечу закончит?

— Не мы, так другие князья точку поставят, — упрямо настаивал Василько. — Как я говорил на киевском крыльце, так и стало. Зачем порознь пошли? Добром сие не закончится.

— То ли ещё будет... — едко усмехнулся Мстислав.

— О чём ты, князь?

— Да как бы между собой не пришлось кровь проливать, как дело до дележа дойдёт.

— A-а, вон ты о чём... Уволь! Делёж шкуры неубитого медведя — сие не для меня. Да и кто тебе сказал, что татары разбиты? Вон их костры небо греют! Они никуда не ушли.

Мстислав сыграл желваками.

— Отступать теперь, когда поганые об наши дружины клыки сломали? Да ты слышишь ли себя, брат? Сие — своими руками славу в землю зарыть! Завтре я выступлю на заре, чтоб дати последний решающий бой! — сцепив пальцы в замок, заключил Мстислав.

— Не торопись, неистовый! Всем известна твоя удаль и храбрость. Но сего мало в битве в татарами.

— Чего же ещё? — глаза Мстислава в упор посмотрели на Василько.

— Перед тем как потревожить тебя и князя Данилу Романыча... я прежде выслушал вернувшихся из степи лазутчиков.

— Нуть, и что ж нового, чего мы не знаем, сказали оне? — насмешливо усмехнулся Мстислав.

— Зря ты так, княже. Потаи[249] мои прибыли сразу с трёх сторон. С севера, востока и юга. Чёрные тучи накипают отовсюду!

Те скопища, с коими мы бились сегодня... это далече не вся сила поганых. На помощь к ним спешат другие тысячи.

— Ну так ведь и мы не одни? И к нам идёт выручка.

— Эх, государь мой. — Булава пригнул вепрем голову, зыркнул из-под бровей, словно искал, откуда последует удар; не удержался, простонал: — Ты, княже, даже в роковой час беспечен. Прислушайся к мудрым словам.