Ярое око

Мстислава Удатного схватила тоска. Горечь предательства, вероломства сдавила сердце. Жаждал ось что-то выкрикнуть, от чего-то освободиться. Он понимал, что его гнетёт, но пытался заставить себя думать об ином. Думать, что вот он — его немеркнущий миг славы, коий переживёт многих и отольётся золотой кириллицей в памяти людской. Тут, на отводе, на хмурых берегах Калки, вдали от православных крестов, будет пролита русская нержавеющая кровь... Здесь, на ковыльном просторе, быть может, и он встретит смерть свою... Но будет сие не напрасно! И станут помнить о них, сложивших головы в сей сече: и лютые враги, и стёртые временем гнёзда конских копыт, и бурые воды Калки, и эти седые курганы, которым суждено будет беречь в веках зарытую ратную доблесть Святой Руси!

ГЛАВА 23

…Истекла минута ожидания. От воеводы Яруна примчался гонец, выкрикнул, скаля белые зубы:

— Татары! Много татар!

Следом прискакал посыльный от зятя Мстислава, князя Данилы Романовича.

— На дальних холмах видны разъезды татаров! Завидев нас, оне показывают хвосты своих лошадей... Волынцы ждут твоего приказа, защита Мстислав. Половцы рвутся в бой! Боюсь, не сдержутся, коршуны!

— Ти-и-хо-о! Всем стояти на месте! Ждать моего сигнала! — зычно распорядился князь и, повернувшись к воеводе, задиристо подмигнул: — Нуть, тряхнём стариной, друже! Прокатимся зараз к тугарским холмам?

— Окстись, Мстислав! Мало тебе гонцов?

— Брось, не рычи, попона ты конская! Ажли дело осточертело? — сбивая за спину круглый щит, зло рассмеялся Удалой. — То ли нас судьба не кидала в разные дали? Врёшь, все мы видали... Пош-шёл!

Белый скакун, то и дело сдерживаемый сильной рукой, сорвался с места, кидая из-под копыт ошметья земли.

...У излучины Калки, где река выходила из-за холмов и широко разливалась, они дали послабку коням, позволив слегка испить воды.

* * *

Как на духу: ни князь, ни воевода не ожидали какой-либо ловушки, а уж тем паче роковой западни. Эх, кабы знати им наперёд о норове да приёмах неведомого ворога, иметь понятие о способах заманивания летучими отрядами противника в западню!.. Не приняли бы тогда русские князья сие отступление за бегство. Не гнались бы они за неуловимыми тенями татарских коней восемь дён кряду... Но не ведала, не слышала доселе о злых татарах Русь, считавшая нападение врасплох бесчестным, привыкшая «идти на вы» и драться лоб в лоб, с открытым забралом. Русичи и монголы в своих взглядах на войну, как чужеродные птицы, садились на разные ветви; как два берега одной реки, были разными, непохожими друг на друга.

* * *

Князь Мстислав был убеждён: татары попросту избегают битвы по своей немощи и невозможности дать ещё один бой. Опасность, конечно, была!.. Ею всё дышало в этих глухих, нелюдимых краях... но так ведь за спиной, только махни — грозная сила, витязи!

— Нуть, где оне, ироды? Ядрёна голень! — вытирая йот под воронёным шлемом, затрубил воевода. — Никак, след простыл? Ишь, яко усе тихо!

— Слишком тихо. Хоронись здесь, Булава. Я подымусь трошки вон на тот гребень...

— Нет! — Степан вытянул Печенега хазарским кнутом; с налёту ухватил золочёный княжеский повод. Набычился. — Ты такие думки про себя держи! Ты хоть и князь мне... и родитель твой мне братом названым доводился, а я сыщу супротив тебя рожон! [261] А случись шо?! Рать без головы оставишь? Богом прошу, опомнись. Не пуш-шу!

Вместо ответа Мстислав наотмашь стегнул плетью по кожаной рукавице.

— Прочь с дороги! Стопчу!

Белый конь помчался на взгорье. Встречный ветер раздувал пурпурный плащ князя, играл алыми струями, заносил за круп золочёные концы, прощально помахивал ими. Воевода рванул следом, да где там... угнаться за лучшим в половецких табунах скакуном!

Рывок, ещё один, последний! Конь вынес князя во всей сверкающей ратной красе на угор, замер, и... синеватая бледность облила щёки Мстислава, сковала льдом шею и грудь.

«Вот оно, лихо! Казнь египетская... Боже Всемогущий!» Пелена неведения лопнула в голове князя, как волдырь. Было жарко, но пальцы, холодные и онемевшие, испугали его. Мстислав не ощущал их, они не слушались, они были чужими. Удалой повёл плечом, чувствуя пульсацию в висках, будто невидимый обруч сдавливал голову. Он был потрясён и раздавлен... он не хотел верить своим глазам.

...Вся пойма Калки, от края и до края, насколько хватало глаз, кишела людьми. С высоты угора они напоминали выкованных из металла блох, густо усеявших бурую шкуру необъятного зверя.

Солнце окрасило бледной сукровью свинцовые заструги измолоченной копытами реки; высветило многочисленные ручьи, красневшие в вытоптанной земле кровавыми жилами. И по ним хлюпали и чавкали сапоги, колёса, копыта несметного воинства.