Ярое око

— А-а-а! Аа-ааах!.. — дикий крик оборвался под закопчённым сводом Весёлой юрты. Небесная ласточка Чолпон с мучительно зажмуренными глазами, как от вспышки молнии, упала на парчовый тюфяк.

— Не-е-е-е-ет! — Из распахнутых глаз Айгуль сочился текучий ужас...

* * *

Застывшие в ожидании тургауды шарахнулись, как от огня, когда Субэдэй тяжело перешагнул порог юрты. Его перекошенное яростью и мукой лицо пятнал бордовый отпечаток разверстой пятерни.

— Сжечь! — Он указал на юрту, вытирая меч о полу халата.

— Но там!.. — Старый Саклаб, судорожно дёргая кадыком, ухватился за кольчужный рукав старшины тургаудов. — Там женщины!..

— Пошёл прочь, раб! Если не хочешь разделить их участь! Беркут с пути не сворачивает, Барс с Отгрызенной Лапой два раза не повторяет. Эй, Мансур! Досхан! Поджигайте!

...Весь в крови, как одноглазая смерть, Субэдэй, будто коршун, взлетел на спину храпящего Чауша.

— Поднимайте орду! Седлайте коней! Мы идём!

* * *

Светало.

Князь Мстислав — в чём мать родила, с одним крестом на груди — бодро вышел из блестючего от росы шатра; перекрестился на «бело небушко»; опрокинул на себя дюжую бадью родниковой воды, растёр белым рушником до макова цвета мускулистое тело, на оном бугрились и перекатывались упругие ремни мышц; весь дыша силой и удалью, гулко хлопнул в ладоши:

— Ясноок! Мои доспехи! Меч и знамя!

Князь придирчиво глянул на проворного оруженосца, нырнувшего в шатёр за одеждами, а у самого ёкнуло сердце. «Где ж этот Савка, прогляда? Где стяг мой Ярое Око? Али не достало сучонку пяти дён хоругвь довезти? Жив ли пострел?.. Храни его Бог!» «Без стяга-покровителя нельзя! Сие гибель, брат... — словно из-под спуда долетел голос киевского родича Мстислава Романовича. — Ой, смотри, друже, с огнём играешь».

Удалой, облачаясь в белые одежды и звонкую броню, скрипнул зубами: «Черт в костёр! Чем ворожить да каркать, братец... ты б лучше со своей дружиной рядом был. Ведь не за Галич, за Киев твой здесь стою... Нет, вру, Боже, прости грешного... За Веру и Русь. Ладно, живы будем — не помрём. Ишо поглядим, чья возьмёт!»

...Из-за вереницы повозок с двуручным мечом на плече показался воевода Степан. В стальном панцире, как кряжистый краб, он вёл в поводу своего буланого Печенега.

— Долгие лета, княже, — сбрасывая с плеча меч и опираясь на его средокрестие, хмуро пробубнил Булава. — Дозволь и мне, защита, в последний раз с тобой тишком перемолвиться.

Князь одобрительно тряхнул головой, рассыпая по плечам сырые, тёмные от воды пряди, и увенчал чело строгим, с золотой насечкой, шлемом. Щёлкнул серебряной застёжкой, закрепив на широких железных плечах пурпурный плащ.

— Что ж, утре вечера... выходить, не мудренее?

— Ты проследил, чтоб наших раненых зараз с другими ростовцы забрали? — вопросом на вопрос перебил Удалой.

— То сделано, княже, — воевода взбугрил желваки и продавил своё: — Так мы... подмоги... так и не станем ждати?

— Как Бог свят, — натянуто усмехнулся Мстислав и, принимая из рук Ясноока свой меч, искоса глянул на угрюмого Степана. А тот, сплюнув с досады бранное слово из-под моржовых усищ, точно прочитал в суровом княжеском взоре: «Уймись, Булава! Ишо раз — не спущу! Довольно кунявкать да тютькаться с этой мыслью. Решено — отрезано. В помощничках не нуждаюсь! Даром никто не нужен. Токмо под ногами путаться будут да рать с панталыку сбивать!»

«Эх ты, головушка... На забой нас ведёшь! — багровея сердцем, чертыхался Степан. — Гордыня очи тоби залепила! Не видишь ни зги. Грех на душу великий берёшь...» Так думал, так рвал себе душу воевода, но вслух лишь одно решился молвить:

— Ты всегда желал невозможного.

— Желаю и сейчас! Как подобает князю!

К Мстиславу подвели остроухого туркмена, крутого нравом, нещадного в скачке, злого в бою. Его насилу удерживали два ражих половецких конюха, повиснув на поводу.

Удалой, не скрывая восхищения, похлопал по тугому атласу шеи:

— Красавец!

Провёл ладонью по раздутым норам бархатных ноздрей, успел отдёрнуть пальцы от клацнувших по-волчьи зубов.

— Ах ты, сучий потрох! Не балуй наперёд, чертяка! У нас с тобой всё впереди.

Скакун и вправду был на загляденье хорош, под стать седоку. Не конь, а дьявол под золочёным седлом. Грудные мышцы развиты до крайности. Ноги точёные, стройные, дюжие; бабки[260] крепки и отменны, копыта тверды и высоки, ни дать ни взять — четыре кубка, закованные в серебро шипастых подков. В агатовом блеске глаз так и тают алые искры, готовые вспыхнуть огнём.

Князь, на зависть и молодому, резво метнул своё крепкое тело в седло, поднял на дыбы оскаленного жеребца, смирил властной рукой.

— Нуть, вот!.. Слава Святым Угодникам... Погутарили! — Булава гневно куснул князя взглядом и поймал носком вертлявое стремя. — Кто б сумлевалси...

* * *

Построенные в боевые порядки полки были готовы к смотру, когда к галицкому шатру с голубым вымпелом с благой вестью подскакал на крапчатом белогривом коне князь Данила Романович.

— Слава Христу! У нас пополнение! На зорьке к моим волынцам подошло пятьсот панцирников и двести конных латников!

— Кто такие? — В синих холодных глазах Мстислава заиграли золотые лучи.