Ярослав Домбровский

Огромная, построенная по последнему слову военно-инженерного искусства Варшавская цитадель была в те годы хорошо известна каждому поляку как символ иноземного угнетения его родины. Она появилась после грозных для царизма событий 1830–1831 годов и была предназначена для того, чтобы сделать невозможным их повторение. Крепость имела около 550 орудий, ее гарнизон достигал почти 14 тысяч солдат. Мрачная слава Цитадели усиливалась тем, что одна из ее построек, получившая название Десятого павильона, сразу же стала использоваться в качестве главной политической тюрьмы Царства Польского, находившейся при постоянно действующей следственной комиссии. До Домбровского здесь побывали многие известные деятели польского освободительного движения. Здесь сидели Кароль Левиту, Петр Сцегенный, Генрик Каменский, Цельс Левицкий, Генрик Краевский. Всего за 40-е и 50-е годы прошлого века через это страшное место прошло около 4 тысяч человек. Некоторые из заключенных умерли во время следствия, сотни попали после его окончания на каторгу, тысячи оказались в ссылке или были наказаны как-то по-иному.

Здание Десятого павильона сохранилось — сейчас в нем создан историко-революционный музей, аналогичный ленинградскому музею в Петропавловской крепости. Здание это двухэтажное, построенное в форме несколько растянутой буквы «П». Свободная сторона прямоугольника, образованного ее сторонами, прикрывалась караульным помещением (кордегардией) и высокой стеной, в которой было сделано двое ворот — справа и слева от кордегардии. Внутренний двор был крепким забором разделен на три части. Одна из них, примыкающая к въездным воротам, играла роль «гостиной», откуда вели двери в канцелярию следственной комиссии и к помещениям заключенных. Другая часть примыкала к выездным воротам; здесь была расположена кузница, где каторжников заковывали в кандалы перед отправкой в Сибирь. Наконец, третья часть, расположенная за двумя первыми и образующая как бы второй внутренний двор, служила Для прогулок арестантов. В левом крыле здания располагались: внизу — комната ожидания для посетителей, имеющих разрешение на свидание с заключенными, и кухня, а на втором этаже — перегороженные решеткой помещения для свиданий и канцелярия. Самую большую в здании угловую комнату наверху занимала следственная комиссия. На каждом этаже было по одному карцеру (каменная темная щель, в которой можно только стоять) и по два ретирадных места, которые, несмотря на все старания караульных, использовались заключенными для обмена записочками и потому назывались в шутку «почтовыми отделениями». Все остальное было занято камерами, выходившими с обеих сторон в неширокие коридоры. Наиболее важных с точки зрения комиссии арестантов помещали в одиночки, остальными набивали до отказа чуть-чуть более просторные общие камеры. Многочисленная внутренняя охрана из полицейских солдат и жандармов занимала место у выходов и лестничных площадок.

Камера Домбровского находилась на втором этаже; она была второй слева на внутренней стороне той части здания, которая образует верхнюю перекладину буквы «П». Окно из нее выходило на кусок внутреннего двора, отведенный для прогулок арестантов. Тогда это играло определенную роль, поскольку окна еще не были забраны изобретенными позже высокими козырьками, оставлявшими открытыми только кусочек неба. По пути в комнату следственной комиссии Домбровский проходил вдоль всего коридора второго этажа, мимо «почтового отделения», мимо лестницы, по которой заключенных второго этажа выводили на прогулку. Путь в помещения для свиданий и в канцелярию вел мимо зловещей двери карцера, из которого нередко глухо раздавались стоны и крики очередного мученика. Как офицер, вина которого еще не доказана, Домбровский содержался первое время на самом мягком режиме. В таком же положении оказался организатор Повонзковской панихиды Огородников, дневник которого излагает первые впечатления его автора от Десятого павильона.

Процедура приема узника начиналась с беседы коменданта генерал-майора Ермолова. «Когда я вошел, — рассказывает Огородников, — он сидел и писал, вероятно, приказ о принятии меня в Десятый павильон […]. Кончив писать, комендант отдал записку писарю и приказал меня посадить «к Жучковскому» […]. Комендант раскланялся, и мы вышли в сопровождении писаря, вооруженного предписанием принять меня в лоно Десятого павильона […]. Подошедши к деревянной браме […], я вспомнил [надпись] над вратами ада [у] Данте и громко произнес:- «Оставь надежду навсегда…» […]. Но благодаря судьбе надежда очень скоро возвратилась ко мне…»