Ярославичи

— Бывает. Машины импортные, наладка трудна, сырье иногда подводит, перезаправка ткани тоже влияет на качество. Так что много причин. — Она со вздохом произнесла сакраментальную фразу: — С кадрами трудновато. Таких, как, скажем, Скворцова или Дуденкова, которые тут по тридцать лет, у нас становится все меньше. Больше половины вышивальщиц — молодежь, Кадровики у нас строгие, меньше чем с восьмилетним образованием на фабрику не принимают. Что же касается пропусков в узоре — их восстанавливают, есть специальный восстановительный цех...

Он похож на швейную мастерскую. Ряды работниц, склонившихся над машинами, брали из кип уже вышитые полотнища и, отыскав отмеченные контролером огрехи, восполняли пропуски, восстанавливая рисунок.

— И тут тоже нужно очень большое искусство. Вот вы, Валентина Николаевна, расскажите, как работаете.

Вышивальщица, возле которой мы с Устюковой остановились, подняла лицо: крупноватый, мягкий нос, прозрачно-голубые глаза, взгляд доверчиво-умный, задумчивый.

— А что рассказывать? Пришла сюда подростком в войну. Шили белье для солдат. Ох, как старались! Для фронта и для победы. Этим и жили. Машинку для вышивки дали уж после. А как дали, так я к ней будто приклеилась. Полюбила дело. Дочку водила в детский садик, когда не хватало денег, заказы брала. Дома тоже машинка есть. Вышивала подзоры, наволочки, занавески на окна — мода тогда на них была. Вот и вся моя жизнь. О нас писать вовсе нечего. — И, откинув кудряшки светлых волос, улыбнулась светло и стеснительно.

— А ордена за что получила? — напомнила Устюкова и мне сказала: — Всегда по всем показателям была впереди.

— Это верно, старалась от других не отстать. Наградили орденами «Знак Почета», Трудового Красного Знамени. А так вовсе нечего рассказывать, — склонившись к машинке и иглой выписывая отмеченные пропуски, как бы про себя повторила Пилюзина.

Под ее руками ткань обретала законченный вид. А законченность, завершенность любого — большого ли, малого — дела дает человеку то чувство, которое определяется словом творчество. Этого творчества требует и простенькое шитье, и дорогие, красивые ткани. В них вложены и душевные силы, и труд, и терпение тех, кто нынче работает на фабрике. И труд поколений.

Здесь можно было бы поставить точку. Но прежде чем скинуть цеха, не могу не напомнить о статье двух причастных к искусству дам, появившейся как-то в одном из столичных журналов. Они сокрушались о том, что в таком «тихим, захолустном» городишке, как Переславль-Залесский (он так и назван в статье), создано столь уникальное предприятие, оборудованное к тому же великолепными импортными машинами. Не лучше ли, дескать, эти машины передать в Москву или в Ригу, там хоть и нет подобных фабрик, но можно в конце концов их создать. Обращение к национальным традициям эти авторы называют увлечением, которое, как известно, проходит. На основе каких же традиций возникают такие суждения?

Может быть, и не стоило вспоминать о подобной статье — мнение авторов не оригинально, оно известно еще со времен Ломоносова, — если бы вот такие проекты, зародившиеся в кабинетах и оторванные от реальной основы, от реальных возможностей, — о перестройках, о переносах и прочих «усовершенствованиях», не пробивались настойчивостью, связями к осуществлению. Скольким людям потом приходится исправлять положение, ломая голову над причиной неурядиц.

Не одна ли из причин — небрежение к тем самым национальным традициям, к опыту, по крупицам накопленному многими поколениями, устоявшемуся за века и обретшему свои неповторимые формы. В основе этого опыта всегда есть зерно, дающее добрые всходы. Этот опыт, войдя в человека с детства, способствует достижению им высокого мастерства, которым, как свидетельствуют исторические памятники и другие источники, всегда были сильны переславцы, ярославичи, обживавшие, украшавшие свою землю на радость и удивление потомкам.

С этими мыслями я продолжила путешествие по Плещеевской улице.

За фабрикой она заметно меняется. Все ощутимее дышит Плещеево озеро, и впереди уже блестит его серебристо-серая гладь. Отсюда, от этого озера, и приплыли на герб Переславля две рыбки, древние его обитательницы. Герб был присвоен городу в августе 1781 года, в правления Екатерины.

«Медальон продолговатый, вверху прямоугольный, а внизу, к середине от краев, востроугольный и разделен на две части, в верхней изображен герб губернского города Владимира, а в нижнем две золотые сельди на черном поле».

Эти сельди и есть знаменитая ряпушка или, как ее называли раньше, царская рыбка, ибо Плещеево озеро было собственностью царей, и при Иване Грозном в нем ловила дворцовая артель рыбаков с выборным старостой. Переславская рыбка отличалась нежным, деликатесным вкусом и была обязательной принадлежностью постных меню царей и патриархов. Гостям подавалась как редкое кушанье, и считали ее на штуки.