Ярославичи

Слобода так и называлась — Рыбаки. Название это живо до наших дней. К ней, этой слободе, я и направилась по Плещеевской улице — зеленой, густо заросшей травой вдоль канав, на которую мирные обыватели выпустили попастись овечек. Их стали разводить не только в деревнях, но вот и в городе, принимая таким образом участие в выполнении Продовольственной программы. Может быть, на наших продовольственных рынках появятся наконец не только южане с дорогими, обильно произрастающими в их краях плодами земли, но и местные жители со своей продукцией, которая не в пример дешевле и важнее для жизни,

Вечерело. Наступал покой, время отдыха, раздумий и неторопливых бесед, самых увлекательных ребячьих игр, которые запоминаются на всю жизнь.

На окнах опрятных деревянных домиков краснели герани, висели вышитые занавески, а в палисадниках пышно расселись кусты цветущего майского дерева. На грядках уже появились всходы, и обитатели домиков копались в земле. Во дворах на врытых в землю столах игроки раскладывали шашки, домино, а у домов, фасадом повернутых к озеру, отмахиваясь от комаров, сидели грузные женщины. Старушками их не назовешь. В звучании и значении этого слова заключено нечто уменьшительно-теплое, кроткое, вызывающее сочувствие. Эти же были дородны, внушительны, преисполнены независимости, достоинства, которые так свойственны людям, связанным с водной стихией.

Озеро, которое я обычно видела с высокого противоположного берега, из деревни Криушкино, куда вот уже более десяти лет наезжала летом и зимой, казалось здесь переполненным до краев. Оно лениво плескалось о берег, и островки камыша отражались в его успокоенной поверхности. Пушистые круглые ветлы шагнули к самой воде, сквозь которую, прозрачную, пахнущую рыбой, просвечивала рябь песчаного дна.

Кое-где женщины, не успевшие с домашними делами управиться за день, полоскали с мостков белье, и этот плеск разносился по воде, еще более усиливая ощущение покоя. На берегу и на воде теснились лодки, длинные и узкие, как щуки, столетиями живущие в водных глубинах. Лишь весной, едва отойдет от берега лед, они приплывают на мелководье метать икру.

Я всегда хожу смотреть, как, движимые могучим инстинктом, извиваясь, они ходят, выставляя из зеленовато-прозрачной воды свои сильные, темно-серые спины. Набухший влагой лед в это время еще держится в отдалении, Иногда, до того, как он затонет, южные ветры начинают гнать его на северный берег, громоздя хрустящие, рассыпчато-белые торосы.

Потом щуки уходят в «глыби», как говорил мне спасатель Малентин, дежуривший в устье Трубежа на плоскодонной лодке.

Водолазы видели древних щук в подводных пещерах. Они обросли от старости словно бы мхом, эдакие таинственные чудовища. Но рыбаки лишь посмеиваются над легендами: озеро для них — открытая книга.

Увидев отдыхающего на бревнышке человека, я подсела к нему, спросив разрешения. Спросила, на всякий случай, не здешний ли он. Назвался Василием Николаевичем Новоселовым.

— Уж не рыбак ли?

— А как же, тут все рыбаки. Теперь-то уж не ловлю. А был-то и бригадиром, — и вздохнул, посмотрел на дальний берег, слившийся с небом. Вода посредине казалась свинцово-тяжелой, выпирающей пузырем. Воцарившуюся тишину нарушал лишь вой комаров да рокот носящегося по озеру катера рыбнадзора. Откуда-то сладко потягивало копченым, и этот запах смешивался с другими идущими от воды, от травы, от смоленых лодок.

— Да, не ловлю теперь. Восьмой десяток давно разменял. А тянет. Почти полсотни лет на воде. Рыбки-то я половил на своем веку... — Он покачал головой, будто взвешивая, сколько взять ему довелось из этого озера щук, налимов, корзохи, плотвы, серебристой ряпушки. — Помню, как-то за одно применение взял леща больше двух с половиной сотен пудов. Жирный, сладкий лещ, как и вся озерная наша рыба. Тут ее было всегда... Старики говорили: «Не случится мор, ты сколько ни лови, не переловишь ее». А вот и переловили...

И рыбак, вероятно, соскучившийся в одиночестве, рассказывал, что род его древний, еще при Иване Грозном тут жили Федосеевы, Глухаревы, Котюнины и Новоселовы, как он полагает, дальние его предки. И все рыбаки, потому что эта рыбная слобода тут самое что ни на есть исконное место. Еще до царей тут жили, промышляя рыбой. Вот оттуда люди и ведут свой род.

— Слышала, что и Петр сюда завозил, — заметила я, вспомнив рассказ бывшего переславца, предки которого якобы были шведами, завезенными в город и оставшимися на берегу Плещея.

Этот геофизик, живущий в Москве, уверял, что у деда его были будто бы какие-то не то грамоты, не то письма, да он затерял их, а может, и выбросил от греха — в истории всяко бывало. Но зачем грамота? Сам человек был обликом сходен со шведом — устойчивый генетический тип.

— Были тут старики, — согласился рыбак, выслушав мой рассказ, — про которых плели, что они привезенные, что будто бы Петр их выиграл где-то в карты и тут поселил. Всякое говорили.

Он вроде бы загрустил, примолк и оживился только тогда, когда попросила рассказать, как ловили.