Ярость

Шацкий вынул соответствующий бланк и карандаш, глядя на сидящую напротив гражданку и пытаясь угадать, с чем же та пришла. Нет, из общественных низов она не была, хорошо одетая, ухоженная, прическа простая, но, вместе с тем, и элегантная. Тип той женщины, которая предпочтет прийти в прокуратуру, а не в полицию, поскольку в подобном окружении она чувствует себя лучше. Возраст около тридцати, красота продавщицы из парфюмерного отдела: красива настолько, чтобы хорошо свидетельствовать о фирме, но и не настолько, чтобы посетительницы стыдились делать покупки.

— В общем… я хотела сообщить о том, что муж… что муж меня, в общем, я его просто боюсь.

Замечательно, для начала дня дело об издевательствах. Злорадно он представил себе содержание несуществующего предписания: «В том случае, если кто-то постоянно доводит другое лицо до перепуга и порождает в нем чувство угрозы, он подлежит наказанию лишения чувства безопасности на срок до трех лет».

— А может пани желала бы переговорить с моей коллегой-женщиной? — мягко спросил Шацкий. На кончике языке у него уже была маленькая ложь, что, в соответствии с новыми положениями, сообщения по вопросу домашнего насилия женщины обязаны делать только лишь чиновницам. Но он подавил ее, немного из чувства стыда, немного — из чувства обязанности, немного — из страха того, что ложь выйдет на свет божий.

Женщина отрицательно покачала головой.

Шацкий записал ее личные данные. Имя, фамилия, адрес. Какая-то деревня под Ольштыном, по дороге, насколько ему помнилось, на Лукту. Тридцать два года, по образованию — логопед, по профессии — инструктор верховой езды и парусного спорта.

— То есть, до недавнего времени, — поправилась просительница. — Сейчас-то я сижу с ребенком.

— Я зачитаю вам закон, который может быть здесь применен, — сказал хозяин кабинета. — Статья двести седьмая уголовного кодекса говорит о физическом или психическом издевательстве над родственником. За это может угрожать от трех месяцев до пяти лет. И даже до десяти, если запретное деяние связано с применением особой жестокости. Насколько я понимаю, пани желает заявить об издевательстве.

— Я просто боюсь его.

— А у пани имеются доказательства физического насилия? — у Шацкого не было времени на долгие беседы.

— Не поняла.

— Снятие побоев или, по крайней мере, документы после лечения переломов или травм. Если у вас их нет, мы можем извлечь соответствующие данные из поликлиники или больницы.

— Но ведь он меня никогда ни разу не ударил, — женщина произнесла это с таким жаром, словно пришла сюда лишь для того, чтобы встать на защиту мужа.

— То есть, мы не говорим о физическом насилии?

Просительница беспомощно глядела на Шацкого, облизывая губы.

— Так мы говорим о физическом насилии — или нет? Повреждения тела? Раны? Синяки? Что-то другое?

— Но я же говорю, что нет.

Шацкий сложил руки, словно собираясь молиться, и посчитал про себя до пяти, повторяя себе, что это цена за выбор профессии, заключающейся в службе гражданам. Всем без исключения. Даже таким, которые считают его контору чем-то вроде консультации по вопросам разводов.

— Следовательно — это психическое насилие. Он обзывал вас? Угрожал, что применит физическое насилие?

— Ну, если прямо, так нет.

— У вас есть дети?

— Сын, ему почти три годика.

— Он его бьет? Кричит на него? Пренебрегает им?

— С чего бы, это превосходный отец, современный. Он им замечательно занимается.

— Проше пани, — начал Шацкий, желая сказать после запятой, что просительница ошиблась адресом, и что «Газэта Ольштыньска» обязательно организует плебисцит на звание мужа и отца года, но в последний момент сдержался. — Насколько я понял, муж не бьет ни вас, ни ребенка, он не ругает вас, даже не кричит. Быть может, он вас держит под замком? Никуда не выпускает?

— Да нет.

— Но вы чувствуете, будто бы вам что-то угрожает.

Женщина подняла дрожащие ладони в жесте беспомощности. Кожица у ногтей была обкусана до живого. Невроз, подумал Шацкий. Только ведь невроз — это еще не доказательство преступления. Последнее предложение следует оформить в виде вопроса, вникнуть, дать ей время выговориться. За дверью ожидал мир с реальными преступлениями, у него не было времени заниматься проблемами придуманными.

— Потому что он все так контролирует, не оставляет никакого пространства, — произнесла женщина наконец. — Например, мне нужно заплатить кредиткой, так настоящий допрос: где я заплатила, сколько заплатила. И чек необходимо приколоть в тетрадку с расходами. Оно все вроде как и мелочи. И все должно быть только так, как он хочет, все…

Она снизила голос, словно ожидая поощрения, толчка в нужном направлении.

Шацкий ожидающе глядел на посетительницу.

— Но только знаете ли, правда ведь и то, что я сама тоже немного рассеянная. Опять же, с этими деньгами, пан сам знает, как оно случается. Если сотню разменяешь, значит — сотню потеряешь. — Женщина нервно рассмеялась. — Мне очень жаль, я столько собиралась, а теперь только трачу ваше время. Я безнадежна.