Ярость

Изменило бы это хоть что-то? Возможно, да. Он спросил бы, имеются ли у нее подтверждение снятия побоев и телесных повреждений, а потом дал бы добрый совет, что, к сожалению, нет каких-либо учреждений, осуждающих патологии при занятиях любовью. Или, что было бы еще хуже, глуповато бы посмеивался, шутил и рассказывал, что, мол, в браке может случиться и хуже. Она уже доверилась подруге, вскоре после того, как все это началось, когда после родов ее супруг начал испытывать отвращение к ее влагалищу. Та ее только высмеяла и заявила, что подруга и так еще легко отделывается. По крайней мере, не обязана чувствовать вкуса спермы, поскольку та попадает прямиком в желудок.

Женщина допила кофе, думая о том, что в одном седой лакей прав. Никакое учреждение ничего за нее не решит. Пора с этим покончить. Раз и навсегда.

3

Прокурор Теодор Шацкий припарковался под «бюветом[40] региональных видов пива», чтобы не забыть прикупить себе чего-нибудь на вечер, когда уже будет возвращаться. Пивоваренное заведение «Баклан» было весьма положительным открытием в его ольштынской эмиграции. Некоторые их изделия были слаще пирожных, но некоторые — высший сорт. Вообще-то он всегда строил из себя сноба и пил вино, но потом посчитал, что проживание в Ольштыне — это нечто вроде отпуска, а пиво с отпуском ассоциируется как-то лучше. При этом имелись кое-какие угрызения совести, что пиво полнит, но всякий раз у кассы обещал себе, что вновь начнет бегать, и так успокаивал сознание.

Понятное дело, что снова начну бегать, размышлял он, застегивая пальто, но только тогда, когда позволит погода. Скоро одиннадцать утра, но все заволокло ледяным туманом, а темные тучи висели так низко, что из всех солнечных лучей пробивался, дай бог, хотя бы тысячный. И вообще, Шацкому казалось, что уже смеркает.

Он вошел в здание «Anatomicum» и неожиданно почувствовал себя как-то уютно и приятно, его пронзила — как оно часто бывает — ностальгия по безгрешным годам, по семейному дому и счастливому детству на Повисле. Чувство было настолько сильным, что прокурор, изумленный, даже остановился. Он стоял и разглядывался, но ничего знакомого в обезличенном больничном коридоре, в лампах дневного света и анатомических плакатах на стенах не было. Дело было в запахе! В единственном своеобразном соединении вони пасты для пола с великолепным ароматом говяжьего бульона. Который, как раз, и ассоциировался с детством, потому что по субботам всегда натирали паркет, а в воскресенье был бульон. Маленькие ритуалы традиционных семей, времена ПНР.

Прокурор был рад тому, что узнал источник ностальгии. А потом пришло чувство ужасного изумления, поскольку в прозекторской — даже в такой, где еще недавно на бестеневых лампах висел серпантин — не должно пахнуть бульоном.

Он вошел в зал, скелет лежал на хромированном столе, с повернутым набок черепом, как будто тот с интересом наблюдал за тем, что же здесь творится. Профессор Франкенштейн стоял спиной к скелету возле длинного стола, с которого убрали все лабораторное оборудование, зато наставили кучу банок и склянок. Возле одного из таких резервуаров, стоящего на газовой горелке, стояла ассистентка Франкенштейна и перемешивала исходящее паром содержимое. Шацкий представил, как при каждом ее движении из булькающей жидкости в баке выплывают глазные яблоки. Он кашлянул.

Повернулись одновременно: и Франкенштейн, и его помощница. Он выглядел точно так же, как и вчера — безумный ученый из немого кино — застегиваемый сбоку халат, удлиненное лицо, седые волосы и очки в золотой оправе. Зато его ассистентка выглядела так, словно только что покинула съемку порнушки, где все трахаются в лабораторных декорациях. Женщина была красива естественной красотой живущей по соседку девушки, брюнетка с волнистыми волосами и с формами, которые нельзя скрыть, даже напялив на себя мешок из-под картошки. Ниже застегнутого халата можно было видеть только лишь черные колготки и шпильки на таких острых каблуках, что ними можно было бы прокалывать уши. Сверху из-под халата никакие фрагменты гардероба не просвечивали. Шацкому хотелось думать о чем-нибудь другом, а не о том, что наверняка под халатом ничего и нет, но он не мог.

— Прокурор Теодор Шацкий, пани Алиция Ягелло, — представил их друг другу профессор Франкенштейн. — В прошлом моя самая способная студентка, сейчас — ассистентка, пишет работу по определению даты смерти, только-только вернулась после стажировки на легендарных трупных фермах[41] в Штатах. Производящиеся здесь эксперименты станут частью ее диссертации.