Ярость

— Потому что я не уверен. Это всего лишь ощущение… И потом, Лана, какое я имею право вмешиваться…

— Ты мой друг, ведь так? Мой единственный друг… — Лана вытерла слезы с глаз. — А ты не думаешь, что Кейт прицепила свою серьгу к пиджаку нарочно, чтобы я ее обнаружила?

— Шутишь? Нет, конечно.

— Откуда такая уверенность? Это как раз в ее стиле.

— Вряд ли у Кейт хватило бы мозгов, если честно. По-моему, ни она, ни Джейсон не отличаются ни особым умом, ни добротой.

— Не знаю. — Лана пожала плечами.

— Зато я знаю. — Я открыл новую бутылку водки и, плавно переходя к своей теме, продолжил: — «Любовь не есть любовь, коли не может выдержать малейшей бури»[21]. Любовь — это не тайные интрижки, вранье и притворство.

Лана промолчала. Тогда я повторил попытку: мне было важно донести свою мысль.

— Послушай. Любовь — это взаимное уважение, верность и дружба. Как у нас с тобой. — Я взял ее за руку. — А эти двое недоумков — пустые, эгоистичные люди, которым не дано по-настоящему любить. Неважно, что между ними происходит, или им кажется, будто происходит, — это все ненадолго. Это не любовь. Первая же трудность, и их связь развалится.

Ответа не последовало. Лана молча смотрела в одну точку. Видеть ее в таком состоянии было невыносимо. Я вдруг разозлился.

— А давай я возьму бейсбольную биту и выколочу из него всю дурь! — Я шутил лишь отчасти.

— Да, будь так любезен. — Лана сумела выдавить вялую улыбку.

— Скажи, что ты хочешь — что угодно, — и я сделаю.

Лана уставилась на меня воспаленными глазами.

— Я хочу жить, как раньше.

— Хорошо. Тогда тебе придется высказать им все. Я помогу. Но ты должна это сделать. Ради собственного душевного здоровья. Не говоря уже о самоуважении.

— Высказать? И каким образом?

— Пригласи их на остров.

— Что? — изумилась Лана. — В Грецию? Зачем?

— С Ауры Кейт и Джейсону не сбежать. Они попадут в ловушку. Как нельзя лучше для разговора. Для выяснения отношений.

Лана пару мгновений обдумывала мое предложение.

— Решено, — она кивнула. — Я так и поступлю.

— Ты выскажешься начистоту?

— Да.

— На острове?

— Да. — Она снова кивнула, а потом вдруг испуганно посмотрела на меня. — Эллиот, а после того как я устрою этот разговор, что потом?

— Ну, — я слегка улыбнулся, — тут все зависит от тебя.

10

На следующий день я пил шампанское у Ланы на кухне. Она говорила по телефону с Кейт, а я внимательно наблюдал.

— Ты поедешь? На остров, на пасхальные каникулы!

Я был под впечатлением. Лана устроила безупречное представление. Без подготовки, да еще великолепно владела собой — ни намека на вчерашнее отчаяние… Она говорила бодро, легко и беззаботно.

— Будем только мы. Ты, я, Джейсон и Лео. И, конечно, Агати… Не знаю, стоит ли звать Эллиота, в последнее время он совершенно несносен…

При этих словах Лана подмигнула мне, а я в ответ показал язык. Она беззвучно засмеялась и добавила в трубку:

— Ну, что скажешь?

Мы с Ланой затаили дыхание, а затем она с улыбкой прощебетала, обращаясь к Кейт:

— Отлично, отлично! Договорились. Пока! — Повесила трубку и посмотрела на меня. — Поедет.

— Отлично сработано! — Я зааплодировал.

— Благодарю. — Лана слегка поклонилась.

— Занавес поднят. Представление начинается.

11

В течение следующих дней жизнь Ланы напоминала спектакль. Как будто она участвовала в бесконечной импровизации, оставаясь в образе с утра до вечера, прикидываясь ­кем-то другим. Правда, фокус был в том, что Лана прикидывалась собой.

«Глубокий вдох, плечи вниз, улыбаемся широко», — каждый раз перед прослушиванием Лана, будто мантру, повторяла советы Отто. Теперь они снова пригодились. Лана играла прежнюю себя — ту, какой была несколько дней назад. Играла так, что никто не догадывался, что ее сердце разбито, а сама она в отчаянии и безмерно страдает.

Мне часто приходит в голову, что жизнь — это спектакль, а все окружающее — лишь декорации. Имитация реальности, не более. И только когда смерть отбирает любимого человека или существо, с наших глаз спадает пелена, и мы видим, насколько искусственно все, что нас окружает. Виртуальная реальность, в которой мы обитаем.

Внезапно становится ясно, что жизнь — штука хрупкая и не длится вечно; будущего не существует, и наши поступки не имеют значения. В отчаянии мы воздеваем руки к небу, воем и кричим, а потом в ­какой-то момент все равно чистим зубы, едим и одеваемся. И как бы тошно ни было внутри, мы повторяем привычные рутинные действия, как заводные игрушки. Потихоньку нас снова убаюкивает иллюзия, и мы забываем, что все это лишь спектакль, в котором каждому отведена своя роль. И так до тех пор, пока следующая трагедия не прервет наш сон.