Ярость Белого Волка

Спускается в низину, где пасется табун, ноги нетерпеливо пружинят, к плечам приливает горячая волна. Вдали за табуном – лагерь маркитантов, там вечно не спят: слышны пьяные голоса, поблескивают огни костров. Ну-ну. Посмотрим, как вы сейчас, вжимая головы в плечи, грязными брызгами разлетитесь в стороны! Накидывает белую ткань на одинокое деревце, крепко привязывает углами к веткам. Ткань начинает парусить, и дерево приходит в движение. Пусть трясутся от страха те, кто сейчас увидит во тьме призрак. А теперь – табун! Несколько лошадей поднимаются на ноги, удивленно мотая спросонок мордами. Удар. Еще. И еще! Хватит. Пронзительно заржал белый иноходец. Но до него не добраться – он уже в глубине табуна. Лошади приходят в движение. А теперь – задирает голову к небу и издает глухой волчий вой, который плывет над равниной и заставляет от ужаса леденеть звезды.

Лагерь приходит в движение. Раздаются отчаянные выстрелы – целятся в парус, а в нем уже изрядное количество пулевых дыр. Пора бы заменить. Негоже призраку ходить в лохмотьях. Несколько смельчаков выходят из лагеря, но, сделав пару десятков шагов, останавливаются. Страшно, ребята? А вы ближе. Еще ближе!

Пока перезаряжаете, я уйду. Витязи против призраков должны использовать холодное оружие. А вы! Перевелись богатыри у короля Сигизмунда Августа!

В паузе между выстрелами сдергивает с деревца ткань, пригибается и уходит в сторону леса. На самой опушке задирает голову и запускает ввысь протяжный, хрипловатый вой.

Она снова не отозвалась. Но он ее ощущает едва ли не кожей! А может, ты уже не со мной?!

Идет по черному лесу, гоня от себя эту самую страшную догадку. Если так, то лучше смерть! Если в следующий раз не отзовешься – смерть!

Описывает дугу и выходит к лагерю. Часовые идут навстречу и наперебой рассказывают о Белом Волке. Да я здесь, ребята. Я пришел! Сегодня можете досыпать спокойно!

Заползает в палатку – усталость, будто три ночи не спал. Убирает лапу на место и, едва коснувшись головой войлока, проваливается в глубокий сон. И снятся ему хоромы воеводские, посреди небольшой залы стоят в обнимку боярин Михаил Шеин и его жена. А Марья Михайловна едва мужу до плеча доходит. Подхватывает воевода жену на руки и начинает ходить с ней, как с маленькой, от стены к стене. А вот и я – виляю хвостом возле них. А потом везу обоих на своей спине сквозь леса темные да дремучие на маленькую полоску света.

Глава 23

Воевода отрывается от бумаг, растирает ладонями лицо – в глазах туман бессонницы. Пьет воду из ковша – один, другой, третий. Отказывается от еды. Холоп уносит нетронутые хлеб и вареное мясо. Смотрит на Горчакова:

– Как там Маша?

– Моя сестренка и твоя жена велели низко кланяться и передавать привет. Все вроде у них нормально. Дети здоровы. Просят отцовой саблей поиграть.

– Ну-ну, – улыбается Шеин. – Куда им еще сабля моя?! – И сразу переходит к делу: – Никона бы ко мне!

– Да здесь уже, за дверью… – отвечает Горчаков. – Сам иной раз не пойму, как это у него так получается?

– Чего не понять! Он со мной дольше, чем иные дети с родителями.

– Предугадывает. И ведь ни на час не ошибется! – Горчаков толкает дверь, впуская еще более ссутулившегося Никона.

– Садись, Никон Саввич! – Шеин указывает на стул.

– Я, с твоего позволения, постою, отец родной! – Голос Никона сух и все так же монотонен.

– Чем люди живут, Никон Саввич? Суды по уму чинишь? – спрашивает Шеин, бросая быстрый взгляд на Горчакова. Тот сторонится, отходя в тень самого дальнего угла – мешать нельзя беседе своим видом, но и за дверь пока не пускают.

– Как могу, Михайло Борисыч! Но дела у нас не шибко ладные. Крестьяне и прочий простой люд недовольствуют по причине того, что купцы подняли цены на хлеб.

– А разве в амбарах пустеет? – спрашивает Шеин.

– Да в том-то и дело, что закрома полны. Но купцы ломят втридорога. А мужик чего: потерпит сколько-то да за оглобли возьмется. И получим мы тут вторую осаду, только уже изнутри.

– Купцов окоротить нельзя?

– Начнешь купцов окорачивать, стрельцы взбеленятся. Тут как между двух огней. – Никон продолжал говорить ровно, только красное пятнышко на лбу выдавало тревогу.

– Стрельцы?

– Ну да. Немало стрельцов от торговых проценты имеют за то, что держат у них излишки зерна. А те уже оборачивают по-своему. Хорошо хоть дворянам запретили вступать в базарные отношения. Так бы и положиться уж не знаешь на кого!

– Ну уж ты больно черно рассказываешь. С кем же мы тогда супротив поляков воюем?

– Терпеливый, Миша, народ у нас. Шибко терпеливый, а мы про них и знать забываем. Чего вовремя купцов не окоротил, когда войны еще не было?!

– Мне либо делами военными заниматься либо купцов окорачивать!

– Да там и надо было парочку за измену повесить. Другие бы сейчас хвосты поджали. – Никон продолжал говорить на одной ноте, лишь на лбу добавилось еще одно красное пятнышко.

– Любишь ты, Ника, вешать направо-налево. – Шеин встал из-за стола.

– Зато ты у нас добрый! – буркает Никон Олексьевич.

– А ежли сейчас окоротить?

– Разрешаешь? – Глаза дьяка просветлели.

– Сам говоришь, стрельцы взбудоражатся.