Ярость Белого Волка

– Едут! – Ванька Зубов показал на приближающегося всадника. – Да похоже, и не один. Ты, Катерина Дардановна, посмотри-ка!

– Это он. Точно вижу! – Маркитантка выходит из шалаша и напряженно смотрит во тьму. – Везет чего-то.

– Эй, – негромко позвал Ванька.

– Чего ты орешь, сказочник? – Катерина хлопнула Ваньку ладонью по губам.

Ванька поднимается, гремя ножной цепью.

– Долго ты нас не проведывал, батюшка. Так и околеть с голода недолго! – говорит Зубов подъезжающему Мцене. – А это чо тама у тебя? Мясо али картошка?

– Мясо, – говорит в ответ Мцена, спрыгивая на землю. – Мясо – всем балыкам балык! – стаскивает с коня Курбата.

– Так еще, кажись, и живое, – зубоскалит Ванька.

– Вот сейчас и приготовим. – Легкий Ворон пинает лежачего Никифорова.

– Подавитесь, псы шелудивые! – Курбат отворачивает от огня лицо.

– Ты за нас не беспокойся, сволочь разбойная! – Ванька аж подпрыгивает.

– Заткнулся бы ты, пустозвон. Много еще ребят от нас отвадил? – Никифоров скрипит зубами.

– Каких ребят? – спрашивает Зубов, подходя к Курбату. Наклоняется, щурясь. – Аты, господи прости, так это же стрелец Курбат Никифоров! Что, Курбатушка, кол для меня готовил. Помню-помню. Сейчас я вот на тебе погляжу, как ты на ем повертишься.

– Сука ты, Ванька. Был сукой, ей и останешься.

– Ты бы за себя Бога-то молил! Сам вот чего здесь, а не на стене? Сшел небось со стены-то, как многие крысы трусливые. А за меня ужо не переживай. Ванька Зубов свое дело знает.

– Вы еще долго брехаться будете? – спрашивает Мцена, поднося руки к огню. – Катерина, напоишь чем горячим?

– Для пана Мцены всегда найдется. – Катерина с интересом смотрит на Курбата.

– Ну вот что, Курбат Никифоров. – Мцена держит дымящуюся плошку и дует на варево. – Пятки мне тебе жечь совсем не хочется. Сам расскажешь или будешь упираться?

– Чего тут рассказывать. Дело-то сделано.

– Со стены сам сошел или кто подсказал?

– Чуть было не угодил в заговорщики. – Никифоров пытается сесть. – А потом дьяк Никон с приказом отправил. Письмо вам подкинуть. Чего в том письме было, не знаю, грамоте не учен. Но думается мне, что ляхи не там галерею повели, да и угодили в ловушку. Во как мы вас, собаки. – Курбат сплюнул.

– А зачем коней убивать начал?

– Чего еще стрельцу делать! Вот простят меня тама, – Курбат кивнул в сторону Смоленска, – вернусь. А пока не простили, здесь вам покою не хотел давать.

– Мне нужно знать все об оборонительных средствах и численный состав гарнизона. Не скажешь мне, отвезу в польский лагерь. Там тебе и будем язык развязывать.

– Вези-вези, я им про твой лагерь сказывать начну. Тоже захотят посмотреть, что у тебя в лесу-то!

– Уговорил. Тогда я тебя здесь закопаю. – Мцена пошел добывать хворост.

Зубов повернулся к маркитантке и шепотом спросил:

– А меня-то он здесь чего держит? На кой я ему сдался, Катерина Дардановна?

Катерина пожала плечами и стала выгребать из костра золу. А Ванька продолжает:

– Вот ведь, Господи, чего только не случается в жизни. Сам палач ляхский меня из реки выловил и спрятал от глаз басурманских. Но чую, Господи, Промысел Твой, который ты держишь от меня в тайне до поры до времени. Не посвящай меня, не открывай тайн Своих, Господи, раньше срока. Человек я всего лишь. Малый и глупый. От знаний могу не сдюжить планы твои. Поведи меня через тернии и управляй мною! Двигай руками моими и ногами, освещай разум мой, как двигаешь Ты тучами и зажигаешь светила небесные, как озаряешь землю молниями своими!

Мцена свалил охапку хвороста около костра. Сверху на горячую золу бросил несколько еловых лап. Лег сверху, накрываясь полушубком. Он чувствовал себя в тупике и не понимал, что ему делать дальше. Просто отпустить Зубова и Курбатова? А что делать с Катериной? Ее наверняка начнут допрашивать. Избавиться от девушки? Что делать?

– Сегодня был трудный день и непростая половина ночи. До рассвета еще есть время. Предлагаю всем спать! – Он дернул конец веревки, к которой был привязан Никифоров. – Утро уже скоро.

– Вы сегодня остаетесь с нами? – спрашивает маркитантка, устраиваясь в шалаше.

Мцена не ответил. Опустив на глаза тяжелые веки, он лихорадочно соображал. Но мысли путались, и решение не приходило. Предательски заурчал желудок. Оттого вдруг всплыли в памяти гастрономические стихи. Он представил лицо Кобина и на чисто французском прошептал в морозную русскую тьму строки Франсуа Вийона:

Огромные на блюдах рыбы,
Бараний бок на вертеле,
Лепешек горы, масла глыбы,
Чего уж нет на том столе —
Творог, глазунья, и желе,
И крем, и пышки, и свинина,
И лучшие в округе вина.
Он сам кусочка не возьмет,
Он сам вина не разольет —
Не утруждать бы белых рук,
На то есть много резвых слуг…