Ярость Белого Волка

– Обещаю вам, пан гетман, что обедать вы будете в городе. Эти варвары ничего не стоят. В них нет ни ума, ни тем более сколько-нибудь просвещенности. Да что они могут знать о древней полководческой славе? О тактиках и стратегиях? Стадо дремучих, грязных свиней.

– И что же по поводу тактики на данный эпизод нашей жизни, вы не договорили? – Жолкевский привстал в стременах.

– А вот смотрите. Половину своих людей я брошу на Авраамиевские ворота. Там завяжется бой. Тупые варвары наверняка перебросят силы с Копытецкой башни им в помощь. А вот тут я и ударю. В аккурат туда, откуда их силы будут переброшены и оголится фронт.

– План превосходен, пан. Я одобряю. Желаю вам нагулять отменный аппетит. – Жолкевский тронул шпорами коня и поехал на холм, чтобы посмотреть военный спектакль сверху.

В шуме разворачивающейся атаки гетман не услышал, как сзади подъехал Сапега. Оттого и кособоко вздрогнул, услышав его голос.

– Пан гетман, вы несете полную ответственность за потери в живой силе. – Канцлер сидел на коне, сильно ссутулившись, стараясь не смотреть на происходящее под стенами.

– Уж вам-то, канцлер, доподлинно известно, что рыть землю, подобно кротам, куда как разумнее. – В слово «разумнее» гетман попытался вложить всю свою брезгливость, которую испытывал к собеседнику.

– Вы не расскажете, что случилось с вашей лошадью? – Канцлер кривовато улыбнулся.

– У меня был конь. Конь. А не какая-то там лошадь! Вот за него они, – гетман указал рукой в сторону города, – они мне отдельно заплатят.

– Я очень надеюсь, что это произойдет скоро и без лишних потерь. Хотя в отношении такой проблемы, как убитые и раненые, у вас свой взгляд!

– У меня где-то завалялись надушенные шелковые платки, пан канцлер. Я их вам подарю сегодня в Смоленске за обедом от всей души.

– Они мне понадобятся в том случае, когда тысячи тел будут издавать на поле запах тления. Приму, дорогой гетман.

– Как же вы мне надоели, канцлер! Идите займитесь своими подземными галереями. Победители туда вам отнесут яства!

– А кто будет победителем?

– Еще слово, и я буду вынужден пустить вам пулю в живот за измену!

– А что же так? Вы вроде говорили, что у вас блестящий референдерский удар! А тут вдруг пулю… Да еще в живот!

– Я никогда не испачкаю о вашу плоть свой клинок. – Лицо Жолкевского пошло багровыми пятнами.

– Добавьте еще: «грязную плоть». – Сапега делано засмеялся. – И все же советовал бы для начала разобраться в истории с убитым конем, дорогой гетман. – Канцлер легко потянул повод и отъехал в сторону.

А в это время отряд Новодворского разделился на две части и стал напоминать жало змеи. Гусары с хлопающими крыльями за спиной закрутили карусель между Авраамиевских и Копытецких ворот, паля из пистолетов по защитникам крепости. Пехота же панцирной хоругви с обушками и бандолетами наперевес пошла чуть сбоку, принимая на себя огонь с Копытецкой. Отвечая. Отплевываясь ружейным огнем. Но при этом делая вид, что идет на осаду к Авраамиевским воротам.

Поляки шли на штурм без огневой подготовки, плохо понимая, что от них требуют командиры. Больше боясь немецких наемников фон Вайера, которые дышали им в спину, чем шквального огня защитников крепости.

В глубине своего строя отчаянный Новодворский собственноручно тащил петарду. Рейтары мужественно закрывали своими телами его от летящих осколков и пуль, падая снопами со всех сторон. Неожиданно огонь стал утихать.

– Они поверили. Они мне поверили. Тупые свиньи. Держать строй! – Новодворский сорванным голосом кричал толпе воинов, прижимая петарду к груди.

* * *

– Вот тако же оно! – Шеин хмыкнул в седой ус.

– Так чего?! Ишь, пошли на штурм! Может, подсобить авраамиевским? – Сотник Олеша Лукьянов распахнутыми глазами смотрел на лязгающее броней, окутанное дымом, плюющееся бесноватым, неприцельным огнем польское войско.

– А ты погодь чуть, Олеша! Вишь, драгуны ихние как-то в стороне. А чего, спрашивается? – Воевода прищурился, стиснув тугими пальцами плечо сотника.

– И то ведь правда! Отобьются хоть, Михайло Борисыч?

– Авраамиевские отобьются. Да и сдается мне… – Шеин хлопнул себя по лбу. – Вот ведь я тугодум.

– Так чего? Сподмогнем, чо ль, авраамиевским?

– Они того и ждут, чтобы ты, горячая голова, людей своих отсюда убрал бы. – Шеин едва успел договорить, как мушкетная пуля ударила по внутренней стене амбразуры.

Круглая, горячая, она отрикошетила и впилась в глаз стоящему позади пищальнику Захару Давыдову.

– У-у, сука! Елык-камелык! – не то тихо взревел, не то яростно пропел пищальник.

Но тут же выхватил откуда-то из-под кафтана тряпицу и, держа ее в скрюченных от боли пальцах, полез этой тряпицей в глаз. С благим матом и зубовным скрежетом вырвал из глазницы пулю и кровавый ошметок, который еще мгновение назад был здоровым глазом, а затем сам себя и перевязал этой же тряпицей наискось через голову.

– Иди ужо до лекаря, Семеныч! – крикнул сотник.

– Никуды я не пойду, елык-камелык!

– А пользы с тебя топерь? Поистечешь тут весь.

– Я им за глаз свой, елык-камелык, ужо-то… – просипел еще не отошедший от боли пищальник и потряс в сторону неприятеля оружием.