Ярость дьявола

– Я до сих пор не могу понять, милая, как я могла тогда оставить двух самых дорогих мне людей, – Эмма с трудом сдерживала слезы. – Было невыносимо одиноко. Мне до боли тебя не хватало. Ханна чудом выжила. Никогда в жизни я не была так несчастна.

– Мэдди ведь заботилась о тебе, когда родилась Ханна? – спросила Кейн, чтобы поддержать разговор в том же направлении. Дать Эмме облечь свою боль в слова помогло бы избежать массы проблем в будущем.

– Она, Джерри и папа поехали со мной в больницу. Но, как только им сказали, что Ханна родилась, и с нами все в порядке, я велела им ехать домой. Помню, я сидела с ней на руках и смотрела на нее, еще одну Кэйси. Я плакала – одновременно от счастья и от тоски. Я тебе говорила, что пронесла с собой в палату виски?

Кейн улыбнулась, покачав головой.

– Да, и я крестила ее так, как крестили всех Кэйси. Ты же мне рассказывала, как ты сделала это с Хэйденом. Потом я рассказывала ей о клане, которому она принадлежит. И, клянусь, если бы она тогда могла говорить, она бы попросила меня отвезти ее домой, к тебе.

– И это учитывая, что вы все время жили у твоей матери?

– В ее жилах течет кровь Кэйси. Помнишь – «сорная трава». Пробивается. И мама с таким же успехом могла попробовать сломить ее дух, как пыталась сломить твой. Ты даже не представляешь, как я рада, что больше мне не придется воспитывать дочь одной. Ханна чудесный ребенок, и она – плоть от плоти кое-кого мной очень любимого.

Эмма запечатлела поцелуй на губах, о которых мечтала и прикосновениями которыми не могла насытиться. За этим коротким поцелуем последовали другие, нежнее и откровеннее. И рука Кейн инстинктивно легла Эмме на грудь. Кейн чувствовала, как напряглась каждая клеточка тела ее любимой.

В голове Эммы с молниеносной скоростью пролетела мысль о том, что ей хочется прикасаться к Кейн, чувствовать ее кожу, целовать шею, ключицу, грудь, спускаться ниже, лишь бы только излить всю свою нежность. Но эту мысль догнала другая, не столь приятная: сначала Кейн нужно выздороветь, а пока ее вообще нельзя тревожить. И Эмма, делая над собой величайшее усилие, отстранилась.

– Нет, вернись. Иди сюда, любовь моя, – проговорила Кейн с надрывом в голосе. – Тебе ведь не хватало страсти без меня, а я так устала ждать.

– Я бы очень хотела, но твои раны… – Эмма знала, что протест ее прозвучал, по меньшей мере, вяло.

– Давай, скажи мне, что ты не хочешь меня, и я оставлю тебя в покое.

Эмма не ответила. Еще немного, и она готова была поддаться. Она уже чувствовала, что комната, в которой они находились, начала сужаться, терять краски, еще мгновение – и вовсе исчезла. Остались только они, так горячо любившие друг друга, в ослепительно белой невесомости. Эмма отбросила все мысли и поддалась волшебству, царившему вокруг. Она едва прикоснулась к губам Кейн и поднялась с постели.

Ее подруга не успела понять, что произошло и, думая, что Эмма отказала ей, готова была застонать от обиды. Но та заперла дверь и вышла на середину комнаты. Лучи закатного солнца мягким светом падали на Эмму. Она медленно расстегивала пуговицы на своей рубашке, одну за другой. Сейчас ей хотелось лишь одного – снять с себя всю одежду, которая вдруг сковала ее тело, будто была не из тонкой дорогой ткани, а из грубого сукна. Эмма хотела снять все, до последней детали, чтобы быть к Кейн максимально близко, чтобы ничто больше не разделяло их. Эмма была просто сведена с ума любовным настроением, заполнившим все вокруг, что готова была поддаться на все, что бы ни пришло Кейн в голову.

Первая преграда между ними была преодолена: рубашка соскользнула с плеч и упала на пол. Стройная Эмма, в темно-зеленом шелковом бюстгальтере и с распущенными белокурыми волосами, будто сошла с картины.

– О, да у нас, похоже, обновка, – улыбнулась Кейн.

– Я помню, кое-кто однажды обмолвился, что зеленый – ее любимый цвет, – ответила Эмма, проведя кончиками пальцев вниз по животу и остановившись у застежки на джинсах. Она немного нервничала, ведь с тех пор, как они с Кейн начали встречаться, ее тело заметно изменилось. Две беременности оставили на нем свои неизбежные следы в виде растяжек.

Эмма повела бедрами, и джинсы упали, собравшись вокруг лодыжек. И вдруг она почувствовала себя абсолютно незащищенной, все несовершенства тела будто оказались на виду не у одной Кейн, а у всего мира. Прошла едва ли не целая минута, Кейн не проронила ни слова. Эмме хотелось закричать. Она молила Бога поскорее опустить за Землю ночь, чтобы спрятаться в ее спасительной темноте.

– Я знаю, после рождения Ханны…

– Я знаю, что после рождения Ханны ты все такая же красивая и сексуальная, как в первый раз, когда я увидела тебя вот так, – Кейн спустила ноги с кровати и села. – Тебе со мной нечего стесняться, радость моя. Я сейчас так тебя хочу, что боюсь напугать своим напором.

– Никогда не напугаешь. – Эмма, как зачарованная, смотрела, как Кейн расстегивала рубашку. Сотней промилле алкоголя ударила в голову возможность наблюдать обнаженное тело Кейн. Если это сон, Господи, не дай нам проснуться.