Ярость в сердце

Кит покрутил головой, сказав, что у него есть дела поважнее. Премала тоже не горела желанием воспользоваться приглашением. Но я не могла сдержать любопытства; женщины моего круга, — как индианки, так и англичанки, особенно замужние, — нигде не служили, и я заинтересовалась этим приглашением. Боясь, как бы она не передумала, я быстро проговорила:

— Я хотела бы посмотреть. Очень.

— Что ж, приходи в любое время, — сказала она с веселой усмешкой. — Только тебе это покажется невероятно скучным.

Но я не хотела отступать.

— Когда? Завтра?

Рошан, не раздумывая, кивнула, что меня даже немножко удивило, и на этом разговор был окончен.

Не знаю, чем привлекла меня с самого начала ее работа, — ведь я почти не представляла себе, в чем она состоит. На мои расспросы Рошан ответила:

— Мы пишем, вот и все. О чем? Да обо всем!. Обо всем, что интересно, — по крайней мере, нам интересно!

И вот я поехала с ней в редакцию. Мне там понравилось, хотя я и мало что поняла. На следующий день я опять поехала с ней и провела в редакции весь день, а вечером, уезжая домой, взяла с собой пачку старых номеров журналов. Третий день я провела в редакции одна (Рошан ушла куда-то по делам), чрезвычайно довольная тем, что начала кое-что понимать. На четвертый день, когда я снова захотела поехать вместе с ней, она рассмеялась.

— А ты начинаешь приживаться. Смотри,‘потом не уйдешь от нас!

— А я и не хочу уходить, — ответила я.

Рошан молчала. Глаза ее вопросительно и лукаво смотрели на меня. Она слегка пожала плечами.

— За чем же стало дело?

Я не ответила. Всю последующую неделю я провела в редакции, завидуя сотрудникам и жалея, что не принадлежу к их числу. Правда, в известном смысле я уже стала одной из них, потому что теперь, входя в редакцию, не привлекала к себе ничьего внимания. Отчужденность, которую я испытывала, как всякая женщина, оказывающаяся в обществе мужчин, скоро исчезла, растворившись в веселой деловой атмосфере, и я чувствовала себя органической частью коллектива, что вызывало у меня новые, очень приятные ощущения.

Незаметно промчались две недели.

— Страшно не хочется уезжать, — сказала я Рошан. — Здесь было так… так хорошо.

— Побудь еще, — предложила она.

— Мне ни за что не разрешат. Надо ехать домой.

— Напиши им, что растянула лодыжку. Звучит не очень убедительно, но, по-моему, этого будет достаточно.

Я озадаченно смотрела на нее: способ, конечно, простой, но хватит ли мне духа пойти на столь откровенный обман?

— У тебя будет время подумать о дальнейшем, — добавила она.

Хорошенько поразмыслив, я обвязала ногу бинтом. Наутро Кит отправил за меня телеграмму.

Прошла неделя, потом другая. Получаю из дома письмо: не стало ли мне лучше, могу ли я теперь ехать? Пора возвращаться.

И вот тогда, наконец, я решилась. Когда я написала письмо и отправила его, то почувствовала себя такой обессиленной и опустошенной, как будто перенесла длительный приступ лихорадки; вместе с тем я ощутила и странное облегчение, почти успокоение от сознания того, что дело сделано, и теперь — будь что будет — возврата к прежнему нет.

Вскоре после того как я приняла это решение, Рошан сказала, что возвращается в свой дом, и предложила мне поселиться у нее.

— Раз мы будем работать вместе, то и жить надо вместе, — сказала она. — Так разумнее.

Это предложение показалось мне довольно соблазнительным. Правда, Кит и Премала настаивали, чтоб я оставалась у них, и я знала, что не стесню их своим присутствием, ведь у них такой большой дом и столько слуг! Но мои отношения с Премалой утратили былую легкость и непринужденность. Не то чтоб она была против моей работы-тут, по-моему, она не имела своей точки зрения; но за то время, что она прожила с нами, она очень полюбила моих родителей, особенно маму, и с грустью думала о том, сколько тревог и огорчений я им причиняю. Ей вообще было непонятно^ зачем уходить из своего дома; но если бы она спросила меня, я не смогла бы ей ответить, потому что и сама не знала. Однако она не спрашивала, она просто молчала, и я чувствовала себя виноватой. Вот почему мне так хотелось переехать к Рошан, которая была свободна, как ветер, и ни от кого не зависела. Но на это я не могла решиться.

— Я все же останусь у Кита, — сообщила я ей наконец. — Мои родители… мама… считают, что так будет… приличнее.

Рошан молча посмотрела на меня, как мне показалось, с презрением, потом спокойно сказала:

— Ну, что ж… Я их вполне понимаю. Живи у брата.

Но хотя родители писали о брате (и Рошан воздержалась от каких-либо высказываний на этот счет), в действительности они полагались не на него, а на Премалу, ибо Кит был слишком далек от нравственных устоев нашей касты и нашего окружения, чтобы быть их рьяным блюстителем или служить мне строгим опекуном.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Мне не потребовалось много времени на то, чтобы узнать истинную цену небрежно брошенной Рошан и принятой мной на веру фразы: «Мы пишем о том, что интересно», или на то, чтобы навсегда избавиться от радостного возбуждения, которое я испытывала в конце недели, когда воображала, будто уже «все постигла».