Ярость в сердце

Выше уже говорилось о том, насколько полемичен этот роман. Он отталкивается от колониального стандарта буквально во всем, и в большом и в малом. «Прекрасная туземка», по непреложному канону, должна быть хороша собой, должна грустить, оплакивая неверного возлюбленного, должна ничего не понимать в политике, должна быть готова во всем слепо следовать за своим избранником. Из всех этих необходимых и обязательных для канонической «туземки» атрибутов Мира не обладает практически ни одним. Кое-какие косвенные свидетельства заставляют нас предположить, что она не вовсе безобразна, но где, скажите, обязательная в таких случаях нега в глазах, где роскошные волосы, упругие формы и прочие добродетели? Откуда это прискорбное увлечение политикой, эта дружба с людьми подозрительными и неблагонадежными, эта неженская тяга к свободе? И, наконец, уже вовсе недопустимо — почему это она сама принимает решения? Почему — вместо того, чтобы спокойно подождать, пока ее принесут в жертву на алтарь империи, она сама начинает заниматься жертвоприношениями? Она должна тихо и покорно ждать, а не отказываться от своего женского счастья во имя какой-то высшей справедливости! Такими словами мог бы выразить свое негодование какой-нибудь любитель канонического шаблона, и был бы, разумеется, прав — со своей каноническо-шаблонной точки зрения. Он многим мог бы еще возмущаться — трактовкой народа в романе Камалы Маркандайи, тем, как она изображает исторические события, самим духом суровой правды, которой дышит ее роман. Но оставим в покое нашего канонического критика — пора бы ему уже привыкнуть к тому, что в индийской литературе все чаще и чаще появляются произведения весьма далекие от его шаблона.

Несомненной заслугой Камалы Маркандайи в ее романе является то, что здесь она — впервые для своего творчества — выходит на широкие просторы исторического повествования. Советский читатель знаком с ее лучшими произведениями: «Нектар в решете» повествует о горькой судьбе индийского крестьянина в колониальной. Индий, другой ее роман — «Алчность» — посвящен судьбе национального художника, ищущего себя и свою национальную тему. «Ярость в сердце» берет тему совершенно новую — судьбы личные и судьбы народные в момент исторического поворота, в момент огромного исторического напряжения. Общая трактовка этой сложной темы — несомненная удача. Немалую роль здесь сыграл личный опыт писательницы. Уроженка юга Индии, она много лет провела в деревне и хорошо знала крестьянскую жизнь.

В трактовке центрального эпизода пожара и убийства Кита Камала Маркандайя применяет прием, усиливающий напряженность описываемых событий. Все, что происходит, описывается, как, впрочем, на всем протяжении романа, через восприятие Миры. Она не видит — или не хочет видеть? — кто бросил нож, убивший — ее брата Кита. Она лишь добросовестно регистрирует события: крик, свой бросок, руки Говинда, которые она плотно прижала к себе, так, чтобы бы он не мог — не мог! — стать братоубийцей, упавшее тело Кита, его последние слова. Все это рассказано добросовестно, точно, с той точностью, какая бывает в ночных кошмарах. Потом она не раз повторяет свой рассказ Ричарду, матери, следователю. Она как бы силится для самой себя уяснить, что же случилось, кто убил ее брата Кита, кому это было нужно и почему Хики обвиняет в этом Говинда. «Невиновен!» — говорит она, стараясь уйти от собственных подозрений. И тут же спрашивает себя: «Полно, действительно ли Невиновен?» Камала Маркандайя отвечает на этот вопрос лишь в общем, историческом плане: народ, ворвавшийся в здание суда и освободивший Говинда, провозглашает его невиновным перед лицом английского правосудия. Однако о том, что действительно произошло в ту «безумную ночь», автор предоставляет читателю догадываться самому. У него в руках все свидетельские показания — установить окончательную истину он должен сам.

«Ярость в сердце» — несомненная удача Камалы Маркандайи, тонкого, и умного художника.

Н. Демурова

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Меня так долго не было дома, что я совсем забыла про серебряную шкатулку, лежавшую в моем шкафу, к которому за все это время никто не прикоснулся. Это была изящная филигранная вещица с барельефным изображением лотосов. Цветы, правда, почти стерлись, но я прощупывала их кончиками пальцев.

Я открыла шкатулку: в ней лежал лоскуток от рукава Ричарда. До сих пор помню молочно-белую кожу на его обнажившемся плече. Лоскуток этот я подобрала в пыли, когда все кончилось. Пыль так на нем и осталась, да и куда ей было деться? Но эта пыль уже не крутилась, как в тот день, горячим рыжеватым облачком; скрытая от солнца и ветра, она покоилась теперь на ткани тусклым сероватым налетом.

Я задрожала от страха, предчувствуя боль, и боль пришла. Она медленно поползла вверх, к горлу, потом к вискам, и залегла где-то в глубине глаз. Я тихо закрыла шкатулку, положила ее на место и стала ждать, когда боль отхлынет. Мне было немного жутко от сознания того, что время оказалось бессильным исцелить меня от страданий.