Ярость в сердце

Сколько лет уже прошло с тех пор, а я все еще не знаю ответа. Каждая нация вырабатывает свой собственный неповторимый характер, дистиллирует свое собственное сознание. Я видела лица мужчин, выросших в другой стране, воспитанных в иных традициях, и на них не было следов страха; возможно, потому, что эти мужчины загрубели и зачерствели, но, разумеется, не все. В этом я уверена, потому что одного из них я хорошо знала и любила.

Часовой махнул рукой; мы въехали в портик и вылезли из машины. Подоспевший полицейский сел за руль вместо Кита и отвел автомобиль на стоянку. Мы вошли во дворец. Многие, уже прибыли — в зале собралось, наверное, не менее половины приглашенных. Как это обычно бывает в начале приема, все стояли в странно нерешительных позах. Индийцы и европейцы обоих полов. Бенаресские шелка, атласные вечерние платья. Обнаженные руки и плечи, туфли на босую ногу; приоткрытые животы, полуобнаженные груди. Лакированные ногти, бледные ладони и сверкающие, как бриллианты, голубые, зеленые, карие глаза. Драгоценные камни, одинаково выделяющиеся как на белой, так и на смуглой коже, ярко вспыхивающие в свете люстр.

Для танцующих было приглашено два оркестра: один из них предназначался специально для танцевальных вечеров, другой — принадлежал губернатору; в первом оркестре играли маленькие тихие музыканты в поношенных вечерних костюмах, в другом оркестре музыканты были одеты в великолепные алые, шитые золотом мундиры с золотыми галунами и бахромчатыми эполетами, а их барабаны были обтянуты леопардовыми шкурами.

Один из оркестров заиграл, и мы направились в танцевальный зал. Кит, вокруг которого уже успела собраться небольшая компания, шел сияющий, оживленный, как всегда обаятельный, уверенный в себе и непринужденный.

А между тем ветер на улице усиливался, он проникал даже сюда, в этот веселый многолюдный зал, звеня подвесками люстр. Скоро ветер рассеет напряжение, но как только он утихнет, все начнется сначала. Если, конечно, не хлынет дождь — но этого никто не может сказать заранее.

Кто-то — не помню, кто, — пригласил меня танцевать. Играли вальс. Мы закружили по залу. На стенах в тяжелых золоченых рамах висели портреты губернаторов и вице-королей: картины, изображающие битвы и капитуляции; Клайв[17], Гастингс[18], Плесси[19], Серингапатам[20]… английские лица, история Индии — все это вращалось и вращалось вокруг нас.

Танец кончился, оркестр умолк, мы сери. Кит принес мне бокал чего-то холодного и обжигающего. Заиграл второй оркестр, и снова по паркету заскользили пары. Ветер подул еще сильнее, и вдруг по залу пронесся сильный вихрь. Тяжелые люстры закачались. Слуга кинулся запирать окна, потом двустворчатые резные двери. Я видела, как он вынул шпингалеты, закреплявшие двери в открытом положении, а потом, отшатнувшись, прижался спиной к стене. Двери бешено захлопали. Слуга даже не пробовал их удержать. Я с удивлением смотрела на него, не понимая, что происходит. Двери продолжали неистово стучать. Во мне зашевелился страх. Но не успел еще этот страх разрастись, завладеть мной целиком, не успела я еще оправиться от удивления; как в конце коридора появилась толпа мужчин, решительно направлявшихся к танцевальному залу. Вот они уже у дверей, входят внутрь, заполняют зал. Воздух сотрясается от криков, только я не могу разобрать, что кричат. И нет уже больше времени для раздумий.

Несколько томительно долгих секунд оркестр продолжал играть, а пары, как бы по инерции, — кружиться в танце. Потом музыка стала спотыкаться; последний дребезжащий звук — и она оборвалась. Танцы кончились.

С того места, где я сидела, мне был виден весь танцевальный зал: толпы людей, раскачивающиеся люстры, застывшие в странных позах танцоры, все еще обнимающие своих дам, окружившие их мужчины со строгими непроницаемыми лицами; полицейские в полном обмундировании и в красных тюрбанах, словно посылающих тревожные предупредительные сигналы. Потом свет погас. Осталось только сверкающее видение, запечатлевшееся, помимо моего желания, на сетчатке глаза.

Я по-прежнему неподвижно сидела в безмолвной, как бы колышущейся темноте. Потом словно спали чары, я вдруг почувствовала, как под ногами торопливо шагающих людей сотрясается пол.

До меня явственно донесся голос Кита:

— Мира! Ты здесь? У тебя все в порядке?

— Да. Все в порядке.

— Еще одна антианглийская демонстрация. — В голосе Кита звенели металлические нотки. — Надо надеяться, что обойдется без насилия.

Брат подошел ближе. Вот его рука нащупала мою. И в тот же миг еще чья-то рука схватила меня за плечо с такой силой, что я чуть было не вскрикнула. Внезапно я услышала хриплый резкий голос.

— Мирабай! Мира, откликнись!

Я сразу узнала, кто это.

— Да, — отозвалась я, сдержав готовый было вырваться крик. — Да, Говинд. Чего ты хочешь? Чего?

— Где она? — Его голос дрожал. — Где Премала?

Кит, прежде чем я успела ответить, холодно, грубо сказал:

— Это тебя не касается. Она моя жена.