Яша, ты этого хотел?

И Сташек растерянно кивнул, не сводя глаз с мятых мешков под глазами Веры Самойловны. Он ещё ничего не понимал; ангела – любого – представлял таким, каким видел святителя Николая Мирликийского на ростовой иконе в Троицкой церкви села иконописцев Холуй, где южская бабушка Валя когда-то (якобы втайне от родителей) его крестила.

К чему там надо взывать, и что такое вальсовый флирт, и отчего смешная дудка с круглой клизмой на конце непременно должна кого-то окликать посреди и без того отличного школьного оркестра… Всё это было заскоком полусумасшедшей седой старухи.

Почему же на следующий день после уроков, наплевав на футбол, он и пошёл вроде в сторону дома, но вдруг вернулся, побежал обратно, к зданию школы, и постучался к Вере Самойловне, – хотя занятие у него назначено было на послезавтра. И она отворила – со стаканом чая в железнодорожном подстаканнике. Просияв так, что все морщины собрались в гофрированный фонарик, сказала:

– О! Ты очень кстати, Аристарх! Сейчас кое-что увидишь. Тут я вот что подумала насчёт рожка, Аристарх…

Она отступила, пропустив Сташека в комнату, где двое мужиков распутывали верёвки, освобождая от старых тряпок и одеял, с горелыми пятнами от утюга, какой-то шкаф – старый, тёмно-красный, с башенкой, с уступчатыми скатами… завораживающе дикий в этой комнате, как египетский саркофаг в хлебном ларьке.

Они стали двигать его к свободной стене напротив окна, покачивая и направляя, как корабль, спускаемый со стапелей, и когда установили и подоткнули под ножки деревянные клинья для устойчивости, солнечный сегмент осветил круглые бронзовые ручки и благородно-тускловатую инкрустацию на выпуклой груди этого гренадера. И комната превратилась в дворцовую залу.

– Ну, как? – спросила Вера Самойловна, когда грузчики получили расчёт – видимо, несусветный, ибо ошарашенно кланялись, как мужики барину в фильме по роману Тургенева, и суетились даже «прибрать после себя», но были царственно отосланы. Она хлебнула чифиря из стакана и с удовольствием проговорила своим печатающим слова голосом:

– Ор-кест-рион! Услада замёрзших извозчиков и вечно пьяных артистов. Наследство кузины Бетти, богини пищеблока номер два. Это Зови-меня-Гинзбург постарался. Решил по справедливости, что сие кабацкое развлекалово должно осенять местный интерьер. – Вновь потянула в себя чифирь шумным долгим хлебком, с удовольствием повторила: – Да. Зови-меня-Гинзбург. Он же – Муса Алиевич Бакшеев, свирепый зэка, поборовший судьбу.

Почему здоровый драчливый пацан привязался к бредовой старухе, которая непрерывно тянула чифирь и, помимо допотопной дореволюционной речи, отлично знала и в любой момент могла ввернуть пару слов ядрёной уголовной фени? Почему его не раздражали ни въедливость её, ни занудство, что сменялись вдруг внезапной восторженностью и безудержной говорливостью? Почему ребёнок из полной, нормальной дружной семьи более всего ценил похвалу именно Веры Самойловны, хотя и умудрялся пропускать мимо ушей иные из её рискованных пассажей?

Он не стал музыкантом, другая профессия завладела его руками, мыслями, привычками и судьбой. …Музыкантом он не стал, и со временем вовсе оставил английский рожок, ибо слишком уважал и ценил мастерство настоящего оркестранта, чтобы развлекать себя и других в так называемое свободное время, которого, в общем-то, у него и не было. Но от английского рожка, от игры в оркестре, от бесконечных разговоров с незабвенной седой старухой осталось главное: любовь к музыке, знания, ощущение культуры – не только русской, но мировой – собственным достоянием, обиходным привычным грузом, сбросить который и отряхнуться уже невозможно.

Со временем Сташек просто «на минутку» забегал к Вере Самойловне после уроков и до вечера там обретался. Конечно, они занимались музыкой – то есть учили какую-нибудь конкретную партию гобоя, переложенную ею для английского рожка. Потом обедали всё тем же: хлеб, масло, огурцы. Иногда – селёдка. Ну, ещё варёная картошка в мундире, «потому как в шкурке – хренова туча кальция, первейшего друга всех лысых и беззубых». Но огурец был незаменимой фигурой обеденного натюрморта («Огурец – вот основа русской жизни, Аристарх! Все эти ананасы-помидоры – чепуха, баловство. В огурце – чёртова пропасть витаминов. Лук и чеснок тоже хороши, особенно от цинги, но справедливости ради: пованивают»).