Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

— Это не имеет значения, особенно с какой-то Валерией. Впрочем, единственное, что имеет значение для меня, это то, что я тебя люблю. Я сейчас у Кристины. Ее муж начал поиски, но раньше вечера ничего не будет известно. Я, возможно, заскочу к тебе. Целую, милый.

Я тоже сказал, что целую ее, но она уже повесила трубку. Через стекло кабины мне была видна часть кафе, в которое я зашел позвонить. За ближайшим столиком сидела влюбленная пара: ей лет шестьдесят пять, ему — семьдесят или больше. На женщине, абсолютно бесформенной, с изможденным лицом и отвисшей на щеках кожей, была фетровая шляпка, из-под которой свисали пряди волос, на лбу виднелись следы от недавней окраски волос. У старика, худенького и щуплого, тряслась голова. Они держали друг друга за руки и смотрели в глаза. Выйдя из кабины, я лучше рассмотрел их. Они не улыбались, но лица их были словно освещены изнутри, а глаза сверкали показавшимся мне сверхъестественным блеском. Пара эта произвела на меня столь сильное впечатление, что за ужином я рассказал о них Мишелю и Валерии.

— Но сколько бы я ни рассказывал, вы все равно не сможете их представить. Их нужно видеть.

Валерия сказала, что завидует этим старикам, что у нее от этого рассказа сердце щемит, и в подтверждение своих слов она сжала под столом мое колено своими. Я высвободился с раздражением, но виду, правда, не подал.

— А я, пожалуй, могу себе их представить, — отозвался Мишель. — Мне такие встречались по меньшей мере дважды. В прошлом году на бульваре Сен-Жермен-де-Пре я видел подобную пару, сидевшую за столиком рядом с тремя другими людьми в забитом посетителями кафе. Они тоже смотрели друг на друга, ничего не замечая и не слыша вокруг себя. Люди оборачивались или наклонялись, чтобы рассмотреть их, и шепотом называли их имена. Это был знаменитый автогонщик, иностранец, и французская балерина, тоже очень известная. Меня поразила в них отчужденность от всего, что их окружало, а главное — какой-то таинственный свет, окутывавший, казалось, их лица.

— Ешь макароны, а то остынут, — прервала его Валерия.

Мишель доел свой обед и с тем же оживлением продолжал:

— Я подумал тогда: если любовь существует, то она должна быть именно такой. Мне захотелось узнать про них. Сделать это было невыразимо трудно. В конце концов я познакомился с близкой подругой той балерины, тоже танцовщицей. Для того, чтобы разговорить ее, я сначала устроил ей сеанс любви тут, на диване, а потом смог заполучить всю эту историю. Однажды вечером они случайно столкнулись друг с другом на соборной площади в Бурже, куда каждый из них приехал по своим делам. За год до этого их познакомили на одном званом ужине, поскольку их места за столом оказались рядом. В Бурж он приехал на похороны, а она привезла родственницу в сумасшедший дом, и ни у него, ни у нее не было желания задерживаться в этом городишке. Он предложил ей ехать с ним в его машине, что она и сделала. Они поужинали в сельской харчевне и там же провели вместе ночь. И он, и она думали, что это всего лишь заурядное приключение. На следующий день ему нужно было лететь в Южную Америку на очередные гонки. Его мучили плохие предчувствия. Утром, перед тем как садиться в машину, он стащил у нее носовой платок, решив для себя, что если она не заметит пропажу до возвращения в Париж, предчувствие его не оправдается.

— Чушь какая-то, — включилась Валерия. — Помню, у меня была подружка, Шанталь Герийо…

— Ты дашь мне закончить? Благодарю. Расставаясь с ней в Париже, ему захотелось сказать ей что-нибудь приятное: «Когда я приеду туда, я буду смотреть на Южный Крест и думать о тебе и твоем балете. Тебя ждет триумф». Четверть часа спустя они уже не думали друг о друге, но когда он садился в самолет, то удостоверился, что платок лежит в его кармане. В Дакаре, где самолет сделал остановку, он купил журнал с фотографиями балерины.

Позже, во время тренировочных заездов в его памяти всплыло то утро, когда они проснулись в комнате сельской харчевни. Прямо перед их раскрытым окном круто вверх уходил зеленый склон, на котором в завитках света сверкала роса. Соскочив босиком на пол, она исполнила балетное па, которое заканчивалось трогательным порывистым движением. Вот так она стала для него успокаивающим и одновременно вдохновляющим божеством.