Ящик Пандоры

И вот в одно из утр, когда за окном уже прошел первый снежок (о, славное времечко детства!), к Дарию явилась Она – но без своего жезла (стальной с синим отливом косы), наоборот, красивая, с золотой коронкой в зубах, в платьице небесного цвета и в туфельках, каблучки которых искрились чистыми алмазами… Она взяла его за руку и повела. Они шли между пахнущих смолами елочек и сосенок, мимо освещенных солнцем песчаных откосов, с которых свешивались кусты сирени, шли по дороге, выложенной брусчаткой из изумрудов и рубиновых камней, ведущей в низину, – необъятную глазом, покрытую ровным успокоительным светом, который пьянил душу и заставлял ускорять шаг… И два цвета господствовали в ней – кадмий желтый и кобальт зеленый – желтизна повенчалась с темной прозеленью. Райский газон с пышными грядами тополей или каких-то других дерев с разноцветной иллюминацией и пышное, как бы из детства, разнотравье… И когда они уже спускались в сказочную туманно-лиловую лощину, Она сказала: «Тебе незачем дальше идти, и хотя ты ходячий труп, обмылок хозяйственного мыла, издержка физиологии, но не бойся, больно не будет… Сейчас мы полетим…» И верно: вдруг перед его ногами возникла пропасть, в которой тугими клубками шевелились тысячи, миллионы, миллиарды, триллионы, биллионы змей – гадюк, удавов, черных мамб, щитомордников, бушмейстеров, касквелл, гюрз, кобр и, разумеется, медянок, коих в том месте, откуда он родом, было так много, так много… Еще в детстве он босиком бежал по сжатой пожне и наступил на золотистое тельце медянки, но она проспала и не успела вонзиться… Отвлечение… Сонное, то есть во сне, в том самом, в котором Она вела его к концу. И когда страх заполнил его до последней метахондрии, и когда каждый нейрон стал этому противиться и даже каждый нереализованный (в мошонке) сперматозоид взвыл от страха, Дарий сказал Ей: «Да пошла бы ты на Артефакт… Белая горячка не для меня, мерси, мадам, я возвращаюсь к мольберту…» И то, что для него было мимолетным путешествием в солнечном песчано-зеленом мире, для Медеи и врачей, которых она вызвала, продолжалось два с половиной часа с небольшим, что, впрочем, для вечности не имеет никакого значения… Пока везли в больницу, пока поднимали на лифте в реанимацию, пока с помощью электрошока приводили в чувство, пока то да се – вот и конец помутнению, и да здравствует белый свет и люди в белых халатах. Даже хирург Кальва, не имеющий прямого отношения к его вызволениею из клинической смерти, зашел его проведать и более того – пощупал пульс, после чего твердо заверил, что он, Дарий, будет жить еще сто лет, вот только надо постараться исключить то, избегать этого, не пользоваться тем-то и тем… Заодно, пользуясь случаем, Кальва осмотрел его Артефакт, как же, ему интересен процесс реабилитации… И остался доволен. «С этим все в порядке, – сказал хирург, – но злоупотреблять не след…» Ночью, после множества уколов и баснословного количества таблеток, он спал убойным сном. Днем – капельница, две литровые колбы… Четыре часа… А как иначе можно выгнать из его падшего тела всю накопившуюся за годы превсяческую гадость?

В один из дней в палату зашел Арон Перельмутер, полусумасшедший психиатр, который когда-то освидетельствовал его Пандору на предмет пиромании. Постарел, виски́ белее унитаза, под глазами озерца цвета горчичников и индюшачья шея… Ну что такой спец может сказать новенького? Даже все анекдоты вылетели из его некогда рыжей головы. Ну поднял он Дария с кровати, ну заставил пройти до дверей и вернуться, велел указательным пальцем достать кончик носа, затем, усадив на край кровати, стал обстукивать резиновым молоточком колени. Полная ахинея, древние, как Шумерское царство, методы… Впрочем, одну золотую мысль он все же родил: «Дорогой мой, надо вовремя опохмеляться, тогда не будет никакой белой горячки… Вы здоровы, как синантроп, вот только нервишки напоминают мокрую промокашку… И не бойтесь кончины… Умереть – значит, перестать умирать… И поверьте, это не я придумал, так сказал один мудила, у которого тоже были не все дома…»

И первое, о чем спросил художник пришедшую проведать Медею, касалось Найды и Шока – живы ли они, накормлены ли, ой-ой-ой… Слава тебе Господи, существуют, но только скучают, и Найда дважды от тоски падала в обморок, да и Шок тоже хорош, вместо ванночки ходил в тапочки Дария… Да все прекрасно, все замечательно, и даже, если о Пандоре ни слуху, ни духу, все равно мир в равновесии, и глаз начинает подмечать в нем кое-какие краски…