Ящик водки

– Ну, книжка его читается без отрыва, она весьма пронзительная. Я ее читал еще при советской власти, «Москва – Петушки». А недавно вот прочитал издание с комментариями, которые по объему раз в 10 превосходят основной текст.

– В нашей книжке тоже до хера комментариев.

– Я думал, на тебя, на твое творческое развитие в этом смысле повлиял Ерофеев, что ты по его следам так увлекся комментариями. А он ни хера на тебя не повлиял, как выясняется.

– Нет. Я самодостаточен.

– Комментарии к Вене написал некий русский, который живет, кажется, в Японии, – видимо, у него там избыток досуга, и вот он написал такую забавную вещь. Там объясняется, что куча шуточек из книжки построена на либретто опер. Потому что Веня был страшным ценителем оперного искусства. Потом там объясняются все политические, все литературные аллюзии – я был этим глубоко тронут. Факт построения памятника Ерофееву мне кажется позитивным каким-то явлением.

– А мы с тобой какие писатели – андеграунд или не андеграунд?

– (Вздох.) Я думаю, сука, неформатные в основном, как верно заметил по нашему с тобой поводу господин Парфенов.

– …отлученный от телевизора.

– Да… Исповедальная проза – помнишь, ляпнул кто-то? И это – про «Ящик водки»!

– Да. Исповедальная. Ха-ха!

– Сейчас же застой в литературе, а тут мы… Так вот, читал я про Веню книжку одной дамы, которая считалась его официальной любовницей, при наличии жены. Жена это все терпела, поскольку Вене объявили, что у него рак гортани…

– Я помню с ним интервью, когда он какой-то прибор прислонял к горлу и говорил.

– …и жена так рассудила: раз человеку все равно на днях помирать, месяцы его сочтены – так чего уже херами мериться с любовницей, пусть она приезжает иногда к умирающему… И она допустила эту любовницу, которая пописывала чего-то и сделала маленькую книжечку про последние дни Ерофеева – бесценный документ. И я читал вот эти все жуткие сцены тем не менее между бабами, разборки. Одна говорит: это благодаря мне он стал великим. Другая спорит, тянет лавры на себя… А сам он ругался матом, то одну гнал, то другую.

– А он стал великим?

– Веня? Я понял, тебе он не очень как-то нравится, а мне – так дико симпатичен.

– Нет, ну вот эта формулировка – симпатичен – она изначально предполагает отсутствие величия. Симпатичен ровно потому, что он ровен нам.

– Симпатичен – это для меня круче, чем великий.

– Да? То есть, условно говоря, Чехов тебе более симпатичен, чем великий?

– Да. Если ты мне симпатичен – значит, это для меня круто. А если я о тебе не думаю, то ты мне по херу.

– Если говорить о русском языке, то я понимаю, что никогда не смогу писать, как Чехов.

– Какие твои годы!

– Мне столько лет, во сколько Чехов уже умер. Поэтому это исключено.

– Но Лев Толстой в твои годы был еще мальчиком.

– А Лев Толстой с точки зрения инструментария был довольно слабый. Пушкин был сильный, но он тоже уже умер. Лермонтов был сильный, но он тоже уже умер. Я остался один.