Ящик водки. Том 4

Мне нравится бывать на Брайтон-Бич. Меня веселит этот странный русский язык, на котором они там говорят. Запах океана, старые советские песни, раздающиеся из репродуктора в одном из многочисленных ресторанов. Магазины, полные рижских шпрот, черного хлеба, селедки-залом.

В Нью-Йорке можно не пользоваться автомобилем: разветвленная сеть метро и обилие такси позволяет не беспокоиться о паркинге и пробках. В такси работают латиносы, арабы и русские. Правда, в последнее время русских таксистов стало меньше.

В Нью-Йорке чувствуешь себя спокойно, защищенно. Преступности, во всяком случае, в центральном Манхэттене, практически нет. Я не был в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, поэтому у меня осталось то, старое ощущение надежности и безмятежности… Хотя сейчас странно видеть большую яму вместо небоскребов-близнецов Мирового торгового центра.

Сотни национальностей, кажется, в этом городе можно найти все, любую книгу, любую еду, любого специалиста в чем угодно. И у каждого в нем есть своя ниша. Есть и ниша, которая называется — русский Нью-Йорк. Я люблю этот город, город Бродского и Довлатова, Барышникова и Леннона, и не скрываю привязанности к нему. Он затягивает не сразу. Сначала он действует ошеломляюще. Потом ты слегка пугаешься этого гремящего и не спящего монстра. Но он уже впрыснул свой яд в тебя, и ты неумолимо попадаешь под его очарование…

Пожалуй, только Петербург действует на меня сильнее.

— Ну и как, примерил ты на себя западную жизнь? Подумал — можно жить, да?

— Да.

— Но только нечем занять себя.

— Почему же, находили какие-то дела без конца. Бухали, путешествовали…

— Не, ну бухать, путешествовать — это отпускной режим. Месяц можно быть в отпуске, два… Хотя два — уже скучновато. А всю жизнь бухать и ездить…

— А че? Почему нет?

— Ну действительно, это дело вкуса… Стало быть, вы удачно примерили на себя эмиграцию.

— Да. Сидели и примеряли. А чего, по Парижу поболтались. Вот Собчака на обеды звали. Потом в Америку поехали. Сначала в Нью-Йорке тусовались, потом в Лас-Вегас улетели, а там снова в Нью-Йорк вернулись.

— То есть ты думаешь, что смог бы так провести остаток жизни?

— Наверно, да. Нашел бы какое-то себе занятие. Книжки бы писал.

— Тоже верно. Вон писатель Галковский же сидит в Праге, пишет в Интернете книги и прекрасно себя чувствует — правда, что-то давно про него не слышно.

— Писать, чтобы себя занять, — это нормально.

— Как мне говорил Родионов (ну знаешь, банк «Империал»), «Россия такая страна, что из нее нельзя убежать, потому что если побежишь, то тебя все равно догонят, найдут и все предъявят. Поэтому надо оставаться в России и в ней драться до конца». Так что он окончательно не сваливает. А мотается между Москвой и Люксембургом. И говорит, что очень понимает Ходора — тот как раз решил до конца сражаться. А Береза ему кажется смешным. Хотя над Березой, по-моему, не смеются. Или смеются?

— Да нет. Никто не смеется. Чего над ним смеяться? Как Береза-то свалить — поди херово. У него под ярд денег, он живет себе спокойненько с решением суда о том, что его не выдадут никогда. Ну, смейтесь, голытьба босоногая, лапотная… Я, кстати, недавно вычитал замечательное выражение: «Честность — тщеславие бедных».

— Красиво. Что, значит, еще у нас? Бомбят Югославию, Примаков принципиальность свою демонстрирует. 75 человек погибли от удара авиации НАТО на юге Косова. Шум был, помнишь? Но такой вялый шум, тихий. Юпитеру позволено убивать мирных граждан, а быку — нет. Вот и сейчас израильтяне бомбили лагерь палестинских беженцев, там дети погибли — но никто из демократов особенно не блажит по этому поводу, это ж не мы в Чечне, в самом деле. Далее по 99-му году. «Назначение Черномырдина чрезвычайным представителем президента по Югославии». Была такая страна…

— Она и сейчас есть.

— Ладно!

— Есть. Называется Союзная Республика Югославия. Состоит из Сербии и Черногории.

— Как, Черногория разве еще не вышла?

— Ну вот-вот выйдет. Но и так уже очень большие права у нее —автономия и т. д. Знаешь, какая валюта в Черногории?

— Динар? А, вспомнил, — марка!

— Немецкая! Смешно! В Германии ее уже нету, а там, на Балканах, — она есть.

— Да ладно! Ни хера себе…

— Это надо проверить. Но если это так, то смешно. Хотя вряд ли. Наверное, уже евро…

— И тут же в 99-м Гаагский суд признал президента Югославии Милошевича военным преступником. «Завершение военной агрессии НАТО против Югославии».

— А что там сейчас с судом над Милошевичем?

— Как-то идет, по-моему, потихоньку.

— Энтузиазм пропал, как-то ему нечего предъявить.

— А как судить представителя суверенной страны? Хер знает. Он же помазанник божий. Должен перед богом отвечать, по идее. Если удастся доказать — а к тому и идет, — что Милошевич исполнял волю народа своего, то получится, что американцы судят чужой народ. Противопоставляют себя воле божьей и промыслу. Ну, на геноцид это, может, и не потянет, но все же некрасиво как-то. Явное превышение полномочий.

— Ну, там эта Карла Дель Понте должна придумать, как судить. Она такая… Начала банкиров сажать в Швейцарии. Так ее тогда быстренько из Швейцарии в Гаагу.