Ясные дали

— Не горячитесь, не машите руками, — учил Михаил Михайлович. — Широков, у тебя ноги не сгибаются. Почему? Ходи мягче, свободнее, вот так… — И, молодцевато приосанившись, он гоголем подлетал к женской ручке. — Фролов, Фролов! Не кособочься. Голову держи прямее, надменнее, ты знатный вельможа… Тайнинская, не прыгай по залу, здесь тебе не волейбольная площадка. Девушка на выданье будет стараться всех обворожить — тебе жених нужен… Ракитин, целуя руку одной дамы, не вставай, спиной к другой… Вы играете гостей. Но на сцене вы хозяева, а не гости, и ведите себя свободно, естественно — так же, как вел бы себя тот человек, которого вы представляете. Вы обязаны знать этого человека во всех подробностях. Ответьте на такие вопросы — их поставил Константин Сергеевич Станиславский: кто вы? Имя, отчество, фамилия. Состав вашей семьи. Общественное положение. Где живете в Москве? Улица. Наружный вид дома. Сколько комнат в квартире. План квартиры. Обстановка вашей комнаты. Что делал сегодня с утра, час за часом? Какие были удачи и неудачи за день? Какие дела сделал за день, с кем повидался? Ваше отношение к Фамусовым? Родственник или знакомый их? Откуда знаком с Горичами, Хрюмиными, Тугоуховскими, Хлестовой, Чацким? Ваше отношение к мыслям Чацкого и Фамусова?.. Все это вы должны знать, и тогда легче станет жить на сцене…

Михаил Михайлович обвел нас сочувствующим взглядом, примолкших и озадаченных, — в воображении с лихорадочной быстротой возникали образы людей, один за другим.

Мамакин, сердито склонив голову, наматывал на палец прядь волос. Михаил Михайлович спросил его:

— Почему ты такой мрачный? Кто ты есть?

Мамакин упрямо встряхнул кудрями:

— Я офицер, картежник и бретер. Вчера ночью я проигрался дотла. Человек, который обыграл меня, тоже здесь. Я пришел его убить. Подойду к нему, обзову шулером, дам ему пощечину, он вызовет меня на дуэль, и я подстрелю его, как зайца!..

Михаил Михайлович сокрушенно покачал головой, усмехнулся:

— Экая зверская фантазия! Скандалист…

Ирина Тайнинская точно купалась с наслаждением в этой атмосфере взаимного внимания и светской учтивости, ходила, не чувствуя под собой ног, счастливая, сияющая. Весь вечер она не отставала от меня.

— Ну почему я не родилась в том веке? — вздыхала она мечтательно. — Какие выезды, балы, наряды! А кавалеры… Не то, что наши ребята: только и слышишь — Ирка, Зойка, Алка! Никакой вежливости. И ты такой же? — допытывалась она, и я не мог понять — всерьез или шутливо, потому что один глаз глядел строго, даже печально, во втором то вспыхивала, то исчезала насмешливая искринка. — Поцелуй мне руку, — требовала она, улыбаясь лукаво. — Только не вздумай делать вид, а по-настоящему, а то пожалуюсь Михаилу Михайловичу, что ты уклоняешься от сценической правды.

— Девушкам руки не целуют, — оборонялся я.

— Как смешно ты смущаешься, словно девушка, — засмеялась Ирина и тут же стала доискиваться: — Тебе нравится быть моим женихом? Ты можешь предложить мне руку и сердце?

— Нет.

— Не мог бы? Мне?

— Да, тебе.

— Не дочке княгини, а мне, Ирине?

— Все равно.

Она искренне изумилась, как будто я сказал что-то невероятное.

— Почему, Дима? Я тебе не нравлюсь?

— А ты уверена, что должна всем нравиться? Ты имеешь одного поклонника, Сердобинского, не достаточно ли?

— О, ты ревнуешь! — обрадовалась она.

— Много чести для тебя, — буркнул я.

— Фу, какой неучтивый! — Ирина замолчала на минуту; нижняя губа у нее была полнее верхней и немного выдвинута вперед, придавая лицу по-детски обиженное выражение. Но про обиду свою она быстро забыла. — Если бы тебе сказали: выбирай себе героя — литературного или исторического, — чтобы сыграть в кино, кого бы ты выбрал?

— Козьму Пруткова. Подходит?

Она брезгливо поморщилась:

— Не было такого, он выдуман. Хотя я видела его портрет: курносый губошлеп, этот Козьма. На Мамакина похож… Нет, тебе подойдет что-нибудь романтическое, Печорин например… А я выбрала бы Натали Гончарову. Из-за нее на дуэли дрались, значит, стоила того…

Трогая мизинцем нижнюю свою губу, она смотрела на меня с едва скрываемой иронией и, казалось, выискивала, что бы еще спросить.

— Дима, почему ты всегда такой злой? Мой папа тоже часто злится. Но у него печень болит. У тебя ведь не болит печень, а ты вон какой… свирепый. С таким видом Мцыри дрался с барсом. А ты, встретив барса, сразился бы?

Я только отшучивался — на нее невозможно было сердиться. Она все больше возбуждала мое любопытство: за шуточками ее, за легкостью, за кокетливыми ужимками и заразительной веселостью скрывается что-то другое, значительно глубокое — беспокойство, поиски, раздумья; все это проскальзывало порой в ее взглядах, в недомолвках, в голосе…

Однажды, подсев ко мне с кошачьей вкрадчивостью, Ирина ущипнула мне руку выше локтя.

— Нина Сокол сейчас в зале в поэтическом одиночестве… Не тебя ли поджидает?