Ясный берег

— Сшить попонки для телят. В профилакторий.

— У вас же там одеяла есть.

— Износились. Телятница считает — чем покупать

новые байковые, лучше стеганые сшить. Небольшие: вот,—

Коростел-ев подсаживается к столу Лукьяныча и руками

показывает, какой величины попонки.

— Так. Ну-с, и почему именно эта сумма? Из какого

расчета?

— Считайте. Десять попонок. Берем дешевый матери-j

ал — ситец.

— Берем ситец. — Лукьяныч прикидывает !на счетах.

— Теперь подкладку,

— Подкладку.

— И вату. И сшить.

Лукьяныч перебрасывает костяшки — получается,

действительно, пятьсот рублей.

— А матрасиков стеганых we будем делать телятам? — t

спрашивает он, глядя на счеты.

Корсстелев начинает закипать:

— Если понадобится, сделаем и матрасики.

— Сделать все можно. Только кто утвердит мне

расход? Нет такой статьи по смете.

— По другой статье проведем.

— А вот это — я вам уже сто раз говорил —

финансовой дисциплиной запрещено категорически.

— Когда вам нужно у кого-нибудь вытянуть для

себя...— говорит Коростелев недобрым голосом.

, — Прибавьте: и для наших служащих, — хладнокровно

вставляет Лукьяныч.

— ...тогда вы не думаете, по какой статье это проведут,

скажем, в 'колхозе Чкалова.

— Ас какой стати я буду за них думать? Это пусть

у них голова болит. Я отвечаю за себя. Вы, с вашей

неопытностью и с характером вашим, завтра, может быть, по

случаю цельную домну пожелаете купить, а мне райфо голову

оторвет.

— Вы мне руки связали, — говорит Ко-ростелев. — Я с

вами не могу работать!

— Дмитрий Корнеевич! Я — мать, вы — дитя. Я вас

обязан, где опасное место, взять за ручку и отвести. Вы

знаете, что такое совхозный бухгалтер?

— Если директор не имеет права приобрести паршивые

попоны для телят, — говорит Коростелев, все повышая

голос, — тогда ну вас к чорту, хозяйничайте сами!

— Постойте! Скажите: что такое, по вашему мнению,

совхозный бухгалтер? Знаете, что обо мне сказал один

член правительства?

Как ни взбешен Коростелев, ему все-таки интересно

узнать, что сказал о Лукьяныче член правительства. Он

начинает слушать.

— Член правительства выразился так: главный

бухгалтер, который много лет проработал в совхозе, годится в

качестве главного бухгалтера на лю-бо-е промышленное

предприятие. Вот как мы котируемся. И, собственно, если

посмотреть — наше хозяйство действительно са-мое

сложное...

— Я думал — он лично о вас сказал.

— Нет. До такой известности я не дожил и не доживу.

Матушка ваша достигла известности, вы, возможно,

достигнете, от души вам желаю... а меня даже в книгу

почета никогда не запишут.

— Почему?

— Потому что для этого надо, чтобы не только я, но

каждый человек в совхозе, от директора до тракториста

включительно, проникся чувством финансовой

ответственности; чтобы он умел учитывать свою работу не только

количественно, но и с точки зрения — во что эта работа

обошлась государству. А при социализме гакой постановки

дела мы еще, к сожалению, не добились. Разве что при

коммунизме, Дмитрий Корнеевич, при самом полном и

развернутом коммунизме будет та<, что трактористка тут

тебе и пашет, тут тебе и калькулирует...

— Ладно, — говорит Коростелев, — ближе к делу. Либо

пускай телята гибнут — либо давайте пятьсот рублей.

— И телята не погибнут, и пятьсот рублей не дам, —

говорит Лукьяныч. — А одеяла вы к вечеру получите, хоть

байковые опять же, но зато бесплатно, так и хматушке

передайте вместе с моим почтением.

После работы Лукьяныч идет в детский сад и вместе

с заведующей и кастеляншей производит выбраковку

одеял. Десяток одеял, какие похуже, он списывает по акту

и велит кастелянше снести Настасье Петровне Коростеле-

вой — «вместе с моим почтением». Заведующей детсадом

он говорит:

— Зайдете, я вам выпишу денег на новые одеяла; есть

такая возможность по смете.

И уходит с победоносным выражением, по пути ущипнув

за щечку какого-то малыша и сказав: «Это чей же такой?..

-Ну, играй, играй!»

Его ценят в тресте, потому что он раньше других

бухгалтеров сдает годовой отчет. Рабочие его любят, потому

что он не задерживает зарплаты: что бы там ни было,

Лукьяныч ляжет костьми, но выдаст зарплату точка в

точку пятнадцатого числа.

Вечером того дня, когда Гречка увез Аспазию, в контору

к Лукьянычу зашла Настасья Петроена, телятница.

— Директор не приехал? — спросила она. Коростелев

был ее сын, дома она звала его Митей, а при

посторонних — директором.

— Не видать пока, — отретил Лукьяныч и, встав, при-

дзинул ей стул. — Что ж это вы, Настасья Петровна,

опытный работник, и не уберегли сына от неприятностей.

— Спала на печке, — сказала Настасья Петровна,—

спала и сны видела, и не приснилось мне, о чем они там

сговариваются. Что Марьяша пишет?

— Скоро будет Марьяша. В середине мая начинаются

выпускные экзамены, — в начале июля дожидаем домой.

Теперь, считайте, все наши детки на ногах. Однако удивил

нас нынче Дмитрий Корнеевич. Мы с вами тут с первого

дня, и не бывало такого случая.

— Меркулов бы его простил, — сказала Настасья

Петровна. (Меркулов был заместитель Данилова,

возглавлявший трест в дни войны, пока Данилов был в армии.) —

Данилов не простит. Страшно не любит, чтоб нарушали

порядок.

— Да посудите: если мы телок, предназначенных для