Ясный берег

подходить формально. Мы, фронтовики, это понимаем.

И в данном случае нельзя подходить формально.

Колхоз-боец. Колхоз-герой. Нахлебались люди горя — выше

головы! Вот я тебе еще расскажу случай.— Гречка

рассказал случай. — Что они, по-твоему, не заработали

элиту-рекорд?

¦— Да это ясно, что заработали, — сказал Коростелев,

колеблясь. «Надо трест запросить», — подумал он. Но

вспомнил холодное лицо Данилова, его маленький

высокомерный рот с поблескивающим золотым зубом,

чопорную выправку, — «не разрешит Данилов».

— Скажешь, власти у тебя мало? Ты же едино-началь-

ник. И о чем разговор, я не понимаю. Две телочки,—

Гречка показал два пальца.

— Телок вообще не сдаем, только бычков.

— Бычками обеспечен. Нет, уж уважь, телочек дай.

— Две — никак.

— Никак?

— Две — это совершенно даже не деловой разговор.

— Двух не заработали, значит. — Гречка горько

покачал головой.

— Я тебе дам дочку Брильянтовой, — сказал

Коростелев, — и больше ты не проси. Лучше этой телки у нас.

нет.

Он встал, пораженный собственной щедростью, и

прошелся по комнате.

— Это, знаешь, я замахнулся по-царски.

— Вижу на твоем лице мучительное сомнение,—

сказал Гречка.— У тебя нет в характере такой черты —

идти на попятный?

— Нет, — гордо сказал Коростелев. — Нет у меня

такой черты.

«Данилова поставлю перед фактом, найдет способ

оформить как-нибудь задним числом. В конце концов,

я действительно единоначальник, а это дело

политическое; так и скажу Данилову, что политическое. Колхоз—

боец, председатель — весь в орденах... и что за парень

к тому же!»

Серел в окнах рассвет. Бабка давно ушла спать,

постелив гостю на сундуке. В кухне на полатях

шевелилась и позевывала Настасья Петровна, мать Коро-

стелева,— ей скоро время подниматься и идти на

работу.

— Отдыхай,— предложил Коростелев. — Тебе постель

приготовлена.

— Не хочется, — оказал Гречка. — На фронте

казалось — за всю жизнь не отосплюсь; а теперь что-то не

тянет спать. А накурили мы с тобой!..

Они пошли пройтись. Еле-еле разгорался над

улицами рассвет, он был студеный, весенний, а Коростелев

и Гречка шли в одних гимнастерках, без фуражек.

Никто не повстречался им в этот час; звонко стучали по

деревянным мосткам их подкованные каблуки. На чистом

холодном воздухе дышалось легко, вольно.

— Когда можно забирать? — опросил Гречка.

— А когда хочешь, — сказал Коростелев. — Хоть

завтра, то есть сегодня,— завтра уже наступило.

— Да, желательно сегодня,— сказал Гречка.— Я с

дневным поездом думаю ехать.

— Домой?

— Да нет, еще не домой; еще в Вологду по делу

съездить нужно.

«Знаю, по какому делу тебе нужно в Вологду,—

подумал Коростелев, взглянув в простодушное, весело

усмехающееся лицо Гречки.—Приедешь в другой совхоз

и так же будешь рассказывать истории и плакаться на

бедность, и выплачешь самых лучших телок для своего

породного стада. Да» лихой председатель! Орел, а не

председатель! Держу пари, что ты уже наладил дела

в своем колхозе: сам проговорился, что у твоих

колхозников дома лучше моего... А не дать ли тебе вместо

дочки Брильянтовой просто хорошую холмогорку?»

Но тут же ему стало стыдно, что он собирается

обмануть заслуженного человека, с которым только что

познакомился. Так и быть, пусть дочка Брильянтовой едет

в Белоруссию, в партизанский колхоз.

— У вас тоже ничего местность,— сказал Гречка,—

только плохо, что мелколесная.

— Что ж, что мелколесная, — сказал Коростелев. —

Вот я тебе речку покажу. Таких видов нигде нет; я, по

крайней мере, не встречал. А роща у нас!.. Наш город

на всю область славится красотой.

Рассвет разгорался над длинной улицей; из всех труб

навстречу ему поднимались прямые веселые дымки.

Рассвет был сначала пепельным, потом розовым, потом

малиновым — и вот брызнуло солнце на речку, на рощу,

на город, славящийся красотой.

Речка не широкая, не знаменитая, но веселая,

светлая речка. В ней водятся и щука, и лещ, и окунь, и

плотичка. Старики и мальчишки азартно занимаются рыбо-

ловством.

Речка течет не прямо, извивается, местами ивы растут

на берегу, вода под ивами бутылочно-черная, в ней

всплывают скользкие холодные коряги. Прибрежный

песок чистый, желтый, словно вдоль речки провели полосу

охры.

В речке купаются, в речке стирают, у речки

объясняются в любви. Речка — радость, забава и поилица:

она дает воду в город, в совхоз, на толя

сельскохозяйственной опытной станции.

Левый берег низкий, его широко заливает в половодье.

На заливных лугах косят богатую траву и складывают

сёно в стога. Пестрые коровы пасутся там и подходят к

речке напиться. Золотой пар стоит над левым

берегом.

На правом, высоком берегу лежит город. С восточной

сюроны его полу крылом обнимает роща.

Весной ходят девушки в рощу по ландыши, летом —

по ягоды, осенью—за грибами, подосиновиками и под^

березовиками, и за осенними красными, бронзовыми,

золотыми листьями, из которых такой красоты

составляются букеты.

Нет для наших девушек забавы милее, как собирать

ландыши. Идешь по сплошным ландышевым листьям,

крупным, светлозеленым и прохладным. А цветов мало:

словно только что кто-то прошел здесь и все сорвал. Но

опустишься на колени, нагнешь голову пониже, глянешь

снизу и сбоку, и увидишь: тут, и там, и там, — ах, у