– Итальянское государство разгромлено и унижено, – говорил Муссолини, – а его самые промышленно развитые северные провинции оккупированы немцами и австрийцами. В то же время итальянские социалисты требуют совершить в Италии революцию по образцу русской. К тому же нам грозит утрата колоний, ибо в Ливии снова неспокойно, а итальянский народ смущен и растерян в силу того тяжелого положения, в которое он попал по вине своих бездарных правителей.
В этот самый судьбоносный момент как никогда прежде необходимо, чтобы все люди действия и все итальянские патриоты, желающие добра своей стране, объединились бы в единую организацию, которая могла бы взять на себя всю полноту ответственности за будущее итальянского народа. Только единство всех итальянцев, вне зависимости от партий и классов, способно обеспечить создание и процветание сбалансированного итальянского государства.
Соберемся все вместе, сожмем наши силы в единый могучий кулак и отправимся в Рим, чтобы свергнуть прогнивших политиканов! Итальянское государство должно стать совсем другим. Оно должно сознавать свою миссию и представлять двигающийся вперед народ. Такому народу государство должно говорить великие слова и побуждать на великие дела и великие идеи, а не только заниматься текущими административными делами. Италия должна быть великой, и мы этого добьемся. Вперед, на Рим, друзья! Вместе мы сила, вместе мы власть!
Именно в этой речи Муссолини в Болонье рождалась доктрина фашизма, одновременно противостоящая как идее буржуазной либеральной демократии, так и идеям пролетарского интернационализма и марксизма-ленинизма, оформившимся за последний год в России. Возникшая как реакция на социалистическую революцию в России, эта идея была крайне империалистической, тоталитарной, способной загнать мир в узкую воронку инферно, когда движение идет от плохого положения дел к худшему.
Придуманное Муссолини корпоративное государство было формой жесточайшей эксплуатации подавляющего большинства населения страны ничтожным меньшинством, прикрывающимся человеконенавистническими националистическими лозунгами, а доктрина «прямого действия», исповедуемая Муссолини, обещала всем самое жестокое и неприкрытое насилие, не ограниченное никакими государственными и общественными институтами. Да, таким образом можно построить определенное благополучие, но это благополучие будет построено на костях и крови и, скорее всего, приведет к еще большему разорению.
Сегодня у меня состоялся очень интересный разговор с одним человеком. Впрочем, расскажу все по порядку.
С недавних пор я обзавелся секретаршей. Сталин порекомендовал мне дочь одного своего старого знакомого, грузинского революционера, умершего в ссылке еще до революции. Звали ее Нино, она вполне чисто говорила по-русски, и лишь порой, когда девушка волновалась, у нее появлялся грузинский акцент. Нино мне понравилась – девушка аккуратная, старательная и без фанаберии. Она довольно быстро вошла в курс дела и вполне справлялась со своими обязанностями.
И вот, сижу я в своем кабинете, изучаю сводку новостей, делаю на полях пометки, словом, обычная рутинная работа. Вдруг слышу, что в приемной разговаривают мужчина и женщина. Причем разговаривают по-грузински. Но мужской голос – явно не Сталина. Интересно, кто это к нам заглянул?
Я громко прокашлялся. Разговор в приемной замолк, а потом открылась дверь, вошла Нино и доложила мне:
– Александр Васильевич, тут к вам Владимир Владимирович на прием просится…
Вот тут я чуть было в осадок не выпал. Какой такой Владимир Владимирович?! Так он вроде в XXI веке остался! И лишь потом до меня дошло, что в ХХ веке тоже есть Владимиры Владимировичи, которые тоже пользуются в этом времени немалой известностью. Сопоставив услышанный мною говор на грузинском языке, я сообразил, кто этот Владимир Владимирович, и сказал Нино:
– Пригласи ко мне товарища Маяковского. И приготовь нам чаю. Можешь прихватить баночку абрикосового варенья. Ту, которую нам на прошлой неделе товарищ Сталин подарил. Пусть Владимир Владимирович вспомнит родной Кутаиси.
В кабинет вошел высокий человек с глазами слегка навыкате и со слегка взлохмаченной шевелюрой.
– День добрый, товарищ Тамбовцев, – сказал он. – Я к вам по важному делу.
– Гамарджоба, генацвале, – приветствовал я поэта. – О чем вы там с моей прекрасной Нино в приемной беседовали? Уж не хотите ли вы похитить ее у меня? Так знайте – я категорически против. Мои кунаки жестоко покарают вас.