Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Через двор, — сказала Ника, — и налево. Шестой подьезд. А там насквозь проедете и на автовокзал попадете, на кольцо. Закрыла глаза, уютно складывая руки на коленях. Вот так ехать бы и ехать, жаль, что дом совсем рядом. И пусть молчит. А снаружи пусть плывет тихий снег, ловит на себя желтые пятна и черные тени. Машина повернула, и Ника открыла глаза, взялась за ремешок сумочки. Освещенное окно кухни проплыло за стеклом.

— Вы проехали, — сказала Ника, — это восьмой уже. Да вы что? Куда? Машина неторопливо свернула за угол дома и двинулась направо, в другую от центра сторону. Шофер поднял руку, стряхивая шапку на переднее сиденье, обернулся, улыбаясь в полумраке.

— Прокатимся, Вероника? Она сжала сумочку холодными пальцами, что стали вдруг чужими.

— Токай? Ой. Максим. Макс? Он уверенно покручивал руль, машину качало, мотор мерно рычал где-то в глубине.

— Я никуда не поеду. С тобой.

— Уже едешь. Она отпустила, наконец, ремешок и схватилась за ручку двери. Мотор будто ждал, взревел радостно, и машина на полной скорости понеслась по пустой широкой улице, удаляясь от многоэтажек. Ника беспомощно смотрела, как за стеклом проносятся редкие пятна света.

— Я закричу!

— Кричи, — согласился Токай. Дома неожиданно кончились, поплыл вдоль обочины бесконечный забор какого-то склада, смигиваясь грубо нарисованными по бетону ромбами.

Пока Ника собиралась с мыслями, кончился и он, понеслась мимо кривая сетка-рабица, отчеркнутая косыми столбами, еле видными тут, где уже не было фонарей.

— Куда мы едем? — голос задрожал и сломался на последнем слове.

— Боишься? Она промолчала, лихорадочно соображая, как быть. Рукой незаметно выкручивала никелированный завиток дверной ручки, одновременно боясь, что дверца распахнется и придется вываливаться на асфальт, калеча руки и ноги. Или ломая шею. Но дверь не открывалась.

— Правильно боишься, — ответил на ее молчание Токай и, повертев пальцами, прибавил звук. Резкое буханье ударных совпало с тяжелым стуком сердца. А потом сердце заколотилось быстро-быстро, высушивая рот и заставляя руки мелко дрожать. Нике свирепо захотелось вырвать из реальности весь прожитый день, вернуться в утро, попить кофе и на звонок Васьки ответить отказом.

Не пойти, никуда. На секунду она даже поверила — сейчас получится, не может не сбыться такое яростное желание. Но машина ехала, ревя и иногда встряхиваясь на колдобинах, как собака, что вышла из воды. И нужно было отказаться от желания все переиграть. Нужно было жить.

Дальше. Ее затошнило от того, что подошло совсем близко. Бесстрастный калькулятор внутри защелкал, показывая варианты, отвергая их и показывая другие, и после — то, что будет после. Ника и не поверила бы, что внутренний счетчик может вывалить на нее такую гору отчаяния и безнадежности. «Я не соглашусь, ни за что. И он меня изобьет. Или убьет и выкинет в поле» Мозг, почему-то смеясь, показал маму в черном платке и бледного Женечку. Даже серая могильная плита мелькнула, издеваясь картинкой и надписью. «Я вытерплю. Никто не узнает. Буду жить дальше. Жить. И никто не узнает» Но перед лицом встали глаза Фотия, его улыбка, он только ей так улыбался, и всякий раз у Ники щемило сердце, потому что — такой большой и суровый, и вдруг себя ей — как на ладони, целиком. А она будет улыбаться в ответ, лгать глазами и руками. Пока, наконец, не явится в бухту Токай — стереть с лица Фотия улыбку для Ники. «Он не посмеет. Сказал — я особенная» И без всяких картинок вселенная захохотала ей в лицо, издеваясь. А мотор все рычал, билась музыка в салоне, мелькала обочина, укрытая нетронутым снегом. Потом, плавно притормаживая, машина встала. В салоне включился свет. Ника закрыла глаза, вжимаясь в сиденье и готовясь — а пусть оно придет само, главное решение. Если придет.

— Тут гаражи лодочные, — сказал Токай, звякая ключами, — у меня тут дачка. Пойдем, что ли?

Ника с тоской подумала о дурацких каблуках. И о снеге, накрывающем разбитые проселки. Посмотрела на спокойное красивое лицо с темными бровями вразлет, с небольшими аккуратными усами над полной верхней губой. И сказала с тоской:

— Да не пойду я, Макс. Зачем я тебе?

— Так прямо и не пойдешь? — удивлялся он весело и как-то вкусно, и со злобой Ника подумала — нравится ему это, играть, как с мышью.

Наслаждается, скотина.

— Не. Отвези обратно. Или выпусти.

— Полчаса ехали, ау! К утру дошкандыбаешь только. Она молчала. Токай сидел, навалившись на спинку кресла, согнув кожаный локоть, оглядывал ее с интересом. Весело и рвано играла музыка за спиной Ники.

— Ладно, — вдруг согласился Токай, — не хочешь, иди. Отпускаю. Нажал на что-то и замок на двери щелкнул. Ника непослушными пальцами повернула ручку, впуская в приоткрытую дверь острый сквознячок. Токай, по-прежнему вполоборота вися на спинке, с интересом смотрел, не шевелясь и не пытаясь выйти из машины. Дверь распахнулась, и Ника выскочила, утопая в снегу по щиколотку.