Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

Сердце кольнуло — так же Токай вывел Марьяну, пока пьяные осматривали и хватали Нику. Выбирай, что тебе дороже. Забирай, отдавая ненужное. Но времени на метания не было. Если сейчас она не найдет, как убежать, настанет утро. И кругом будет светло. А кто-то из этих морлоков все равно останется трезвым, даже если почти все перепьются. Лестница была пустой и тихой. Внутренняя лестница, самая обычная.

Скорее всего, ведет в холл. А там скучает еще один колинька, хмурый и трезвый. Летом можно было бы поискать открытое окно и выскочить во двор. К старому дереву с низкими ветками, и на забор. Ника застыла на секунду и, выдохнув, плавно ступила на бетонную площадку. Нечего ждать. На втором этаже в коридоре горел свет, слышался веселый невнятный разговор. Женщина рассказывала что-то, потом смеялась и спрашивала, мужчина в ответ мычал. И она снова бросала быстрые невнятные фразы. Ника на цыпочках спустилась ниже.

Похоже, он пьян, а она еще не совсем. Голоса уплыли вверх. Желтенько светил прямоугольник выхода на первый этаж. И Ника остановилась, не смея сделать последний шаг, чтоб выглянуть, что там, за ним. Дверь хлопнула резко, будто над ухом ударили доской. И сразу же раздался голос.

— Сколько там? В восемь отвезешь телок. Да. На кольце у Петрушина высадишь. Заедешь к Деляге и возьмешь картинки.

— Так то ж до обеда торчать, — отозвался неохотный голос.

— И поторчишь, — огрызнулся первый, — чтоб не как в тот раз, понял? Отдашь и сиди с ним, паси. Чтоб забрал чисто.

— Да понял уже.

Ника замлев, отчаянно ждала — вот снова хлопнет входная дверь, метнется волна холодного воздуха через холл, дотягиваясь до ее лица.

Но негромкие шаги стали приближаться и она, отступила к лестнице.

Сюда идет. Сюда! Согнувшись, метнулась в треугольный закут под ступенями, шоркнула ногой по ведру, и, разглядев в стене, что выходила наружу, дощатую небольшую дверь, рванула ее на себя, вываливаясь в черный, разбавленный светом фонаря воздух. Под ногами длинно прозвенел металл. Наружная лестница оказалась близнецом внутренней, и теперь Ника стояла на четвереньках снаружи, глядя на пустынный двор через частые прутья. Стена дома была светлой, бежевой или песочной, снова подумала она. Стоять на этом фоне — любой увидит, кто свернет с фасадной стороны. Надо спуститься. И вдоль стены — к тому дереву.

Большой дом с захламленным двором — не квартира, где все на виду.

Тут больше закутков, дырок и щелей… Из-под густо зарешеченной площадки послышалось низкое рычание.

Ника опустила лицо и, отпрыгивая от смутного сверкания глаз, побежала вверх по лестнице, подгоняемая частым яростным лаем. В ушах колотился звон, и она уже не понимала — это звенит яростный собачий лай или громыхают ее шаги.

— Цезарь! — крикнул кто-то внизу, и она припустила быстрее. Лестница обрывалась у нижней части стеклянного треугольника, а вверх от нее по металлической полосе каркаса вела совсем уж хлипкая конструкция из скобок, поменьше тех, что вколочены в камень стены в узком колодце. Диковато покосившись внутрь стеклянного чердака, где в пустоте голубые волны мягко рисовали подсвеченные арабески, Ника поставила ногу на скобку и, быстро перебирая руками по кусачему железу, полезла к тому месту, где стеклянные плоскости соединялись.

Страх туманил голову. Добравшись до конька крыши, замерла, обнимая короткий флагшток. За ним, светясь под луной, тянулась металлическая дорожка, от которой вниз уходили сварные полосы рам. На другой стороне дорожка упиралась в неуклюжую черную крышу еще одного чердака. Он торчал, как поставленная на попа длинная узкая коробка. Цезарь внизу все лаял и мужской голос раздраженно прикрикнул:

— Ну, пойдем, покажешь. Ника не слышала, как загремела цепь, но поняла — сейчас он вытащит пса, и тот, прыгая, зальется лаем, показывая на нее, прилипшую мухой к огрызку мачты. …Наверное, все, хватит. Дальше бежать некуда. Пусть уж, как сложится, вяло подумала и, держась за мачту, влезла на крышу, встала, боясь выпрямиться и отпустить надежную деревяшку. Вдруг пришел ветер, несильный, растрепал волосы и пролез через свитер, будто он из редкой паутины. Задрожав, она одной рукой скрутила волосы и сунула их за воротник, чтоб не мешали. Говоря себе безнадежные слова, пристально глядела на светлую полосу вдоль голубого стекла. На полосе наварены были обрезки арматуры, и такие же — на каждой полосе рамы. Конечно, ведь стекла нужно мыть и менять. Тут все сделано так, чтоб ходить. Или спускаться по скатам крыши. Но не зимой! Не ночью! Она бережно поставила ногу на дорожку, как раз между двух арматурин. И отпустила мачту. Сделала еще шаг, упорно глядя не под ноги, а чуть поодаль, как учили ходить по бревну в школе. Падать с крыши и с бревна — разница есть. Но и дорожка тут пошире. И носочки тянуть не нужно. Сделала шагов пять, удивленно радуясь, что идти оказалось удобно, и тут же свирепо одергивая себя — в такие вот моменты и начинаешь спотыкаться. Цезарь все лаял, но к его лаю не добавились вопли. Ее все еще не видят! Шажок. И еще один, плавно ставя ногу между приваренных прутьев.