Ястребиная бухта, или Приключения Вероники [СИ]

— Угу. Я щас только подумал, она тебя тоже спрашивала, да? Кивнул в ответ на ее кивок. И продолжил:

— А я ей сказал, что у некоторых людей в голове не мозги, а черви.

И она сразу заткнулась. Перед глазами Ники проплыло худенькое личико с огромными серыми глазами, такими трогательно распахнутыми. Накладываясь на сверкание воды, лицо становилось прозрачным и за белыми прядями вдруг зашевелилось, извиваясь и шлепая — белое, блестящее.

— Фу, — Ника передернулась и затрясла головой, — ты так верно сказал, я прям, увидела, не надо так. Хочу, чтоб не было разговора этого! Чтоб ее не было! Омерзение было таким, странно связанным с облегчением. Вот он сидит рядом, блестит коричневыми коленями, профиль так похож на профиль Фотия — нос такое же прямой и чуть длинноватый, губы сложены жестко, но более пухлые, пацанские еще. А мысли, которые пыталась вложить в ее голову Ласочка, уверенно полагая, что она их только разбудит, позволит им вылупиться в Никиной голове — их нет. Такая радость. Такое облегчение. Будто зашла в чулан, боясь увидеть в тайном углу крысу. Включила свет, а угол чистый, сухой, ни крыс, ни паутины.

— Пашка. Я тебя люблю. Я так сильно люблю твоего отца, что люблю все вокруг него, все, что он сам любит. Я тебе уже говорила, кажется. Ты это знай, ладно? Он кивнул. И улыбнулся, став моложе на десяток лет. Совсем стал дитём, как сказала бы продавщица Валя. Да, подумала Ника. Я всеобщая мамка. Ему девятнадцать. И его суровая мама Катерина очень далеко. А вместо нее получил он в мачехи почти ровесницу, в коротких шортах и с облупившимся от солнца носом. Не обнимешь и голову на коленки не положишь. Ну, тогда пусть хоть вот так, подумала и опять повторила:

— Его люблю. Ужасно сильно. И тебя, чудовище шебутное, тоже. Ты ж сын.

В Ястребинке Фотий вышел им навстречу и Ника, подойдя, обхватила руками поверх его рук, чтоб не вырвался. Вставая на цыпочки, неловко поцеловала в шею снизу. И опуская руки, отошла, забирая у Пашки рюкзак.

— Э-э, — удивился обрадованный приступом нежности Фотий, — все в порядке? Ничего с вами не случилось?

— Случилось, пап, — бодро доложил Пашка, поднимаясь следом за Никой по ступенькам, — твоя Вероника признавалась мне в любви! Не волнуйся, в материнской. Да вы чего! Закрылся длинными руками, от полетевших в него с двух сторон кухонного полотенца и промасленной тряпки.

Поздним вечером, когда Фотий тихо вошел в маленькую спальню и, вытирая мокрую голову полотенцем, осторожно присел на кровать, Ника повернулась, обнимая его за пояс и прижимаясь щекой к бедру.

— Не спишь? — шепотом удивился Фотий, — устала ведь.

— Спросить хочу. Важное. Стаскивая шорты, он лег, вытягивая усталые ноги. А Ника встала на коленки, так чтоб видеть в рассеянном свете темное лицо.

— А скажи… я — обольстительная?

— Чего? — он облапил ее бедро и попытался тихонько повалить на себя, но она уперлась руками в простыню. Глаза поблескивали в полумраке.

— Скажи сперва.

— Не-ет. Я б не сказал. Ты светлая, как солнышко. А это совсем другое. Иди ко мне, моя Ника. Ты что, расстроилась, что ли?

— Ну, — неопределенно сказала Ника, мягко валясь сверху и ерзая, чтоб удобнее устроиться на жилистом теле мужа. Уложила голову рядом с его щекой.

— Все же иногда мне хочется быть, эдакой… такой вот…

— Как Ласочка, что ли?

— А чего ты ее вдруг вспомнил? Не отворачивайся! Чего вдруг? Нет. Не хочу я, как она.

— Никуся, это же просто слово, им кидаются мужики, не думая, но у него есть смысл. Тебе хочется всех подряд обольщать? Ее вспомнил, потому что у нее ничего нет больше в голове. Яркий пример. А ты совсем другая, и ты интереснее. Пусть она будет обольстительной, а ты будешь моей Никой. Идет? Эй? Он бережно сдвинул мягкое потяжелевшее тело, уложил рядом и усмехнулся, целуя мочку уха под рассыпанными волосами. Заснула.

Устала, как бобик, но ждала, спросить — обольстительная ли. Ника с трудом приоткрыла глаз, возя рукой по его животу.

— Чего ты там, — зевота скрутила ей рот, — ну, чего ты дергаешься. Спи уже.

Фотий послушно перестал смеяться. И улыбаясь, мгновенно заснул.

Глава 17