Ястребиная бухта, или Приключения Вероники

Ласочка откинулась на подушку, согнула ноги, разглядывая гладкие колени. Чей же голос разбудил ее? Кто сказал звонко, в самое ухо, смеясь: «все равно умирать!», кто?

На столе в круге света топорщились непонятные Ласочке проводки и детальки. За окном смутно и далеко шумел город, в центре его была жизнь, ночная – гудели машины, что-то погромыхивало. А тут, на окраине, только брехали собаки да изредка, не нарушая ночной тишины, сонно голосили безумные петухи.

- Все равно умирать! – звонко сказала она пустой и тихой комнате. И улыбнулась. Это был ее голос. Там во сне.

Все. Равно. Умирать.

Да!

Димон вернулся, прижимая к животу банку, закрытую полиэтиленовой крышкой. Поставил на табурет у кровати, открыл, выпустив из банки сивушный дух. Вытащил из кармана смятую пачку.

- Вот, Ватра. Тут еще несколько.

- Пойдет, - Ласочка деловито наклоняла банку над немытой кружкой, коричневой от чая.

- Сало, - стесненно сказал Димон, ставя на табурет блюдце с белыми полосками, - я не знаю, ты будешь, просто там, в холодильнике, ну, там такое, что готовить. Колбасы в-общем, нету. Кончилась.

- Не ссо, - Ласочка подняла кружку, салютуя, поднесла к губам. Хлебнула, задерживая дыхание. Схватила полоску сала и, прожевывая, отдышалась.

- Не ссо, Димончик. Все я ем и все пью.

«Все равно умирать» с готовностью прошептал в голове тихий голосок. И она кивнула ему, снова отхлебнув из кружки. Схватила из руки Димона стакан с водой, запила и снова улеглась на подушку, держа в руке незажженную ватрину.

- Ох, как хорошоооо! Подкури-ка мне.

Он встал на постель коленями, протягивая зажигалку. И Ласочка, затянувшись, обняла теплую шею, свалила мальчика к себе на колени лицом.

- Сейчас, маленький. Сейчас Олеся покурит и оттрахает тебя, как никто и никогда. Всю жизнь тебе, хлопчик, испорчу. Все бабы после меня будут тебе как… как… да как тряпки пыльные. Хочешь так? А, Димчик?

- Да, - мрачно ответил Димон, щекоча ее бедро губами, - хочу.

- Вот и славно!

Потянулась над худой спиной, сминая в блюдце сигарету. Легла грудью на его лопатки, волосы свесились, закрывая мальчику лицо и плечи. Белые на черном.

- Снимай свои дурацкие штаны.

- Ты… ты не кричи только… а то мать…

- Чихала я на твою мамашу!

«Все равно умирать»…

На следующий день к вечеру Ласочка, внимательно слушая Димона, досадливо морщилась, отводя мешающие белые пряди, да надоели как эти патлы!

- Вот тут рычажок, его отведешь, чтоб щелкнул. Поняла? И сразу поставь. Десять минут, значит. Десять. Рядом не толкись. Сразу уходи.

- Отлично! Вот спасибо тебе, маленький.

Дождалась, когда мальчик упакует увесистую бутылку коричневого пластика, и, прижимаясь к нему, поцеловала в губы, долго-долго, веселясь внутри неожиданной полной свободе. Отрываясь от губ, взъерошила черные волосы:

- Пойду. Пока-пока!

- Подожди! Лесь… ты придешь еще? Или сейчас, останься, а? Мать в ночную ушла.

Без очков темные глаза смотрели напряженно, ища ее взгляд. Ласочка ласково рассмеялась.

- Тебе завтра в школу.

- Та…

- Я тебе позвоню.

Она быстро вышла, простучали по плиткам каблуки, хлопнула калитка.

Димон сел на разворошенную постель, проводя рукой по теплой подушке. Сказал тоскливо в пустой душный воздух, заполненный сигаретным дымом, запахами тел и домашнего самогона:

- Куда позвоню? Телефона у нас нету же.

Ласочка ехала в гремящем автобусе, сидела, аккуратно составив ноги и сжав гладкие коленки, улыбалась своему отражению в черном стекле. Истина, что пришла ночью, сделала ее такой свободной. Будто кулаком разбили стекло и там – новый огромный мир. В котором все можно, все, что раньше, когда она берегла подаренную ей красоту, было запрещено. Потому что в этом свободном мире не будет страшного будущего. Его там нет вообще. Оказалось, это ей по душе. Наверное, потому она и не строила его никогда – будущее. Оно ей не суждено.

Парень напротив с готовностью осклабился, рассматривая оживленное лицо. Но Ласочка, нахмурившись, отвернулась. Ее новое время только начинается. И нужно быть осторожной, не споткнуться на самом пороге. Еще не хватало влипнуть, не совершив главного…

У дома Кошмарика она пошла вдоль освещенных киосков, разглядывая витрины и прислушиваясь к себе. Что-то еще было сказано ей сегодня, не словами. Мимо плыли бутылки, цветные коробки, сигаретные пачки. Букеты цветов и какие-то ленты. Вот!

Остановилась возле ларечка с турецкой косметикой, изучив яркие коробочки, ткнула в одну пальцем. Шелестя купюрами, снова улыбнулась – денег осталось всего-ничего. Ну, это как раз и ничего! А Марик-Кошмарик перебьется.

На первом этаже горели стеклянные витрины, за одной - старая парикмахерская. Надо же, удивилась Ласочка, до девяти вечера, то, что нужно.

Сидя в старом кресле, легко сказала усталой тетке, окручивающей ее нейлоновой пелеринкой:

- Короткую стрижку. А? Да все равно, просто – коротко сделайте.

- Такие волосы, - равнодушно сказала тетка и, поглядев на часы, щелкнула ножницами.