Ястребиная бухта, или Приключения Вероники

Она тянет за мокрый хвостик, лифчик падает на покрывало. Отворачиваясь, идет к воде. Спину щекочет пристальный Пашкин взгляд. И это так… Как у Вероники с Фотием. Только Ника, она другая. Она не Марьяна. Потому ей – счастье.

Утро наступило для всех.

В квартирке Кошмарика новая Ласочка подняла с подлокотника вытертого кресла гудящую голову. Неловко съезжая, встала и пошла в кухню. Напилась воды из-под крана, гулко глотая, выхлебала большую кружку и сразу же налила ее снова. Порывшись в навесном шкафу, ухмыльнулась, выворачивая из-за коробок с крупой плоские кругляши баночек балтийских шпротов. Кошмарик наказывал – моего ничего не бери, поняла?

Из коробки, мельтеша серыми крылышками, полетела мелкая моль. Ласочка вскрыла банку, вчерашней немытой ложкой цепляя бронзовые тельца, запихивала их в рот, жевала, слушая, как отступает в глубину желудка тошнота. Снова встав на цыпочки, вывалила коробку на стол, та порвалась, рассыпая пахнущую пылью крупу. Оставила коробку валяться и, хрустя крупой, как песком, ушла в комнату, унося банку и кружку с водой. Снова повалилась в кресло, налила утреннюю похмельную рюмку и, поднимая, обратилась к зеркалам:

- Эй, чернявая, как тебя? Леся-Олеся, чин-чин.

У нее оставалось несколько часов, до четырех пополудни. Надо было решить, хочет ли она сделать что-то, или просто будет ждать, поглядывая на часы и по чуть-чуть отпивая из рюмки мутного самогона.

В Ястребиной бухте Ника, нарубив бутербродов с вареной курятиной, завернула их в пакет и сложила в рюкзак. Налила в огромный термос крепкого чая, сыпанула в него сахару – от души. Надела для разнообразия белый в мелкие цветы сарафанчик и сунув ноги в привычные вьетнамки, нагрузилась увесистым рюкзаком.

Фотий уехал рано, оставив ее досыпать, еще горячую от быстрой утренней любви. Одновременно с ним ушел Пашка. И почти сразу с пляжа деловито загудел трактор, послышались далекие крики.

Прихрамывая, Ника шла по кромке обрыва, ветер трепал белый подол, трава покалывала загорелые икры. Кузнечики, скрипя, разлетались, сверкая веерочками красных и синих крыльев.

Увидев ее издалека, полуголые парни замахали руками, перекрикиваясь, бросили работу и, потирая руки, уселись на плоско лежащих плитах. Ника, кивая и улыбаясь, вытащила пакет с бутербродами, поставила термос. Черпнула кружкой воды из большого полиэтиленового бидона, что отдыхал в тени бетонного квадрата, с удовольствием напилась.

Дожевывая курицу, Пашка взял ее за руку, потащил в сторонку, за сложенные домиком плиты.

- Ну? Сегодня начнем, что ли? Батя когда вернется?

- Сказал, уже вечером, после заката.

- Вот! Как раз. – Пашка отправил в рот последний кусок хлеба. Забрал у Ники кружку и допил воду.

- Паш, а в доме? Мы вместе уйдем, а там кто?

- Пхы… кто-кто. Там Иван есть. И Людмила. И этот, новенький, что всех боится и сто раз здоровается.

- Яков Иваныч. Он заслуженный учитель.

- Ага. Дети его зашугали, значит. А ты что, ты, может, передумала? Ника?

Она поглядела на оживленное лицо и нетерпеливые глаза. Ну, совсем еще щенок, радуется. Приключение ему. Когда отец вызвал, примчался сходу, и уж так огорчился – все без него: Беляш Нику похитил, батя бился, как лев, и дом упал, и ураган с градом. Дите дитем. Ладно…

- Не передумала. Только давай так – сегодня ненадолго. И завтра. Ты же неделю будешь? Ну, вот каждый день. Чтоб и работа, и это…

- Отлично! Супер!

Он приосанился и, подмигнув, пошел к трактору, махая рукой.

- Парни, кончай жрать, до обеда надо эти три повалить, нет, четыре! И скупнуться ж еще.

В богатой квартире утро несмело просилось в спальню, не решаясь пробраться через опущенные тяжелые гардины. Марьяна проснулась первая и на цыпочках ушла в ванную, чтоб не разбудить Макса. Он, как всегда, приехал под утро, свалился и сразу заснул, облапив ее шею тяжелой рукой. И как всегда в последнее время, от него пахло чужими духами.

В ванной она поднесла к матовому плафону скинутую Токаем рубашку. Тонкую, белую, с золотистой бирочкой на воротнике. Осмотрела. Ничего не найдя, кроме пятен свежего пота подмышками, да впереди серое, видно пылью запачкал, поднесла рубашку к носу. Его лосьон. И еще запах, тот же, что на его коже, чужой.

Выкинула рубашку в стирку. Встала в большую ванну и тщательно вымылась, как он велел, чтоб утром всегда была чистая и пахла хорошим дорогим мылом. Почистила зубы, выполаскивая рот шиплющим десны эликсиром. Накинула длинный атласный халат и вернулась в спальню. Легла рядом со спящим, стараясь не потревожить. Но он все же проснулся, потягиваясь мощным тяжелым телом, крякнул, лег на спину, откидывая тонкую простыню.

- Привет, Машка-Марьяшка. Мой медведик дикий. Ну, иди сюда. Давай.

Смотрел в потолок, богато залепленный розанами и херувимами, положив тяжелую руку на мерно двигающуюся голову. И ахнув, прижал к себе, потащил вверх, как легкую куклу, целуя в нос и мокрые губы.

- Ай, молодца, черненькая моя медведица. Цаца, цаца… сама-то хочешь? Нет. Ну, ладно.