Явление. И вот уже тень…

Место собрания — то ли гараж, то ли склад, низкий оцинкованный потолок на стальных нервюрах. Самое высокое место — помост со столом для президиума, к помосту ведут ступеньки. Перед помостом стояли люди в спецовках, они излучали силу и самоочевидность логики. Я вошел, передо мной был квадрат — правильный, непробиваемый. Я заметил, что они стоят рука об руку, как на плакате, призывающем объединиться в кооператив. Затем из гущи выделился оратор, чьи-то руки расплелись, пропуская его, и сразу переплелись вновь, цепкие, как клешни. Я постоял минуту, приятное чувство — видеть на близком расстоянии Историю в движении, мое место — на свалке, среди старого хлама. И тут, скорее всего, потому что я как завороженный смотрел на квадратный панцирь — ни дать ни взять testudo[35], я, когда зубрил латынь, вгрызался в «De bello gallico»[36], и не зря Элия подсунула мне четырех слепых, чтобы я обучал их латыни, — так вот, два парня повернулись лицом к двери, оглядели меня, руки скрещены на мощной груди, но готовы к действию: а что, если я провокатор? Но в этот момент оратор подошел к трибуне, с которой должен был выразить коллективное сознание, поднял кулак, крикнул «ура!». И в едином порыве лес рук взлетел над толпой, тысячи кулаков мелькнули в воздухе. Я тоже поднял вверх руку, крикнул:

— Ура!

Вот так. До пинков не дошло, широкогрудые парни с блестящими глазами обменялись взглядами, словно совещаясь, — нет, я не провокатор. Сверху нас пронизывало стальным светом солнце будущего. Оно сияло с такой высоты, это солнце будущего. И снова толпа слилась в единый квадрат, люди взялись за руки — а я так хотел видеть тебя. Но они слились в плотную массу, без единого просвета — а ты так нужна мне. Я привстал на цыпочки, но История была слишком высокого роста. Оратор уже начал речь, я стал искать, как бы протиснуться украдкой, может, где-нибудь сбоку найдется щель для меня, еретика; я протискивался исподволь. Оратор стоял во весь рост, все стояли во весь рост, кроме тех, кто сидел за столом президиума на помосте. Он говорил:

— Лакеи империализма на службе у сил реакции и концентрация монополистического капитала, которая…

Этажом выше снова принялся стучать чертов каменщик, как тут расслышишь?

— …насущную задачу. Вульгарные толкователи марксизма недооценивают классовую борьбу и братские узы, связывающие трудящихся. Классовым выражением господствующей идеологии… Разоблачать тактику оппортунистов всех мастей… В период империализма, являющегося последней стадией капиталистического общества, революционное движение… Обобществить средства производства… Ибо силы реакции и классовые предрассудки… Использовать противоречия в лагере буржуазии…

А каменщик все стучит и стучит.

— …ошибочная и реакционная мысль. Чаяния революционно настроенных классов… Первоочередная задача…

— Борьба! Борьба!

— С другой стороны, мелкобуржуазный рационализм является гангреной, поражающей научную методологию. Конкретный и научный анализ исторических условий… И тогда победа пролетариата над гнетом буржуазии, силы которой подорваны внутренними противоречиями между производительными силами и производственными отношениями…

И каменщик притих — может, тоже прислушивается к голосу Истории? Да нет, вот снова застучал; наверное, позабыл о будущем, поглощенный уничтожением прошлого. Воспользовавшись взрывом энтузиазма, я начинаю тихонько пятиться, оратор говорил об освобождении рабочего класса и о внутренних противоречиях буржуазии. Уничтожение классовых привилегий… Все были «за». В глубине, у двери, прислонившись к стене, сидел человек. И все были против буржуазной идеологии. Человек этот был коренаст, волосы поседели от раздумий. Сидел, уронив голову на грудь, поблескивала металлическая оправа очков.

— Борьба! Борьба!

— …концентрация монополистического капитала…

Вот так.

— …и внутренние противоречия…

«Я ушла» — слова моей жены. Написанные красными чернилами.

XIV