Язва на полставки

— Нравится, — бурчу неразборчиво я. Не очень удобно разговаривать, когда тебя так стискивают.

— Считаешь, это красиво?

— А ты у нас консерватор? Баба в парандже, до свадьбы ни‑ни?

— Просто не понимаю.

Смотрит. Уже не на язык. Теперь на меня. Вроде бы обычно смотрит, а меня на холодный пот пробивает. И температура тут совершенно не причём.

— А ты целовался когда‑нибудь с девушкой, у которой есть пирсинг? — спрашиваю зачем‑то. Дура, Радова. Вот реально зачем?

— Нет.

— Ну так попробуй. Говорят, очень даже. И не только про поцелуи.

Ха. Твоя очередь офигевать, лапуля. Теперь уже от моей прямолинейности. Не ты один умеешь бить ею наповал. И вообще, я болею, имею право пороть чушь.

— Ты ещё такое дитё, — сражает меня его ответ. Не на него я рассчитывала.

— Это плохо?

— Я не связываюсь с малолетками.

Ну знаете ли…

— Как будто тебе кто‑то предлагает… — собираюсь вырваться и гордо свалить обратно в комнату, но не успеваю. В замке проворачивается ключ и прямо перед нами в узком коридорчике вырастает Даня.

— Я идиот. Забыл документы на страховку. Пришлось возвращ… — он замолкает, замечая меня, прижатую к стенке в трусах и нависшего надо мной Демьяна.

Мда. Неловко как‑то. Все же слышали крылатое выражение: «картина Репина. Приплыли»? Многие наверняка знают, что на ней изображены монахи, заплывшие на своей лодочке в женскую купальню. И лишь единицам известно, что этот самый художник Репин никаким боком не связан с данным полотном.

На самом деле картина под названием: «Монахи. Не туда заехали» принадлежит кисти Льва Соловьёва, но из‑за того, что оно много лет провисело в галерее рядом с другими работами Репина, а их стиль весьма похож, память и воображение решили поиграть в «куча‑малу». Фраза же «Приплыли» приклеилась исключительно благодаря аналогии с репинским полотном «Не ждали». С ним уж точно многие знакомы.

К чему я всё это? Да ни к чему. Это я мысли пытаюсь отвлечь, пока топчусь на месте и сгораю от стыда. Зато мой подбородок перестают держать. Тоже плюс.

— Тома, иди в комнату, — просит брат. Просит спокойно, голоса не повышает, но я ведь росла с ним и прекрасно знаю, что уж лучше бы кричал. Типа поорёт, успокоится, а там и полегчает. Но если разговаривает вежливо, то всё… сушите вёсла. Так же вежливо тебя могут и прибить. Моим обидчикам во дворе всегда прилетало из тишины. Без долгих демагогий.

Прекрасно знакомая с этой чертой, послушно ныряю в гостиную, отгорождаясь дверью, но прижимаюсь к ней ухом и щекой так, чтобы не пропустить ни слова. Мальчики большие, сами как‑нибудь разберутся. Лезть не хочу. А вот подслушать — дело святое.

Несколько секунд царит гробовое молчание. Потом слабый шлепок, как если бы кто‑то приложился спиной об препятствие.

— Это. Моя. Сестра.

Ух, понеслось.

— Да расслабься, братан. Вот ты вообще не так всё понял!

Смешно, но это действительно так.

— Так же как с Леськой?

Та‑а‑ак. Что за Леся?

— Эй, вот эту шмару давай не будем приплетать. Мы вроде давно всё по ней выяснили.

О, как.

— А на этот раз что? Моя сестра тоже сама на тебя полезла?

— Так, умерь гонор, окей? Не распыляйся.

— А тебя чтоб я близко больше не видел с Тамарой. Сорвался он вчера прогуляться! Теперь понятно, для чего.

Ой, Даня. Ерунду говоришь.

— Понятно, — слышу я спокойный голос Демьяна. — Сейчас бессмысленно разговаривать. Закончим, когда остынешь. Курицу не перевари. Больной ребёнок супа хочет, — снова наступает тишина, следом хлопок. Ушёл. Кто‑то явно не любитель оправдываться.

Стою, не шелохнувшись. «Больной ребёнок» царапает не хуже, чем «малолетка». Даже больнее. Да. Для него я ребёнок. Ни разу не девушка. Хоть в трусах перед ним прыгай, хоть голышом. Обидно.

С ватной головой и лёгким ознобом натягиваю на себя шорты и выхожу к брату, ковыряющемуся у разделочной доски среди нарезанной тонкой соломкой морковки и лука. Даня слышит меня, но не оборачивается.

— Тебе следует перед ним извиниться, — застываю позади.

— В самом деле?

— Ты правда всё не так понял. Я сама к нему выперлась. Он лишь помог довезти продукты.

— Ну да. Оно и видно.

— Брось. Ты сам слышал, я для него ребёнок.

На меня хмуро оборачиваются.

— А ты бы хотела, чтоб было иначе?

— Ну… — теряюсь. Заметно теряюсь.

С одной стороны, такое равнодушие действительно уязвляет. С другой… у меня ведь нет видов на Игнатенко. Его типаж в принципе мне не импонирует. Да, красавчик, но красавчик закрытый, холодный и не понимающий шуток. А его интонации? Сразу папу вспоминаю с командорскими замашками, рядом с которым чувствуешь себя вечно виноватой.

Однако мою заминку брат воспринимает по‑своему.

— Том, держись от него подальше.

— Почему? Потому что он твой друг?

— Потому что ты его не знаешь. Он… не такой, как ты думаешь. С ним… небезопасно.

Оу.

— Пролёт, Радов. Если хотел напугать, затея провалилась. Только интриги нагнал.

— Какая к чёрту интрига? — психует тот. — Прямым текстом говорю: он не для тебя. Он из другого мира, в который тебе соваться не стоит.