Язычник

— Больше пятидесяти лет назад группа геофизиков на службе правительства доказала геологическую нестабильность этой островной гряды, — ленивым голосом просвещал Эрвин. — Будут большие катаклизмы, цепная реакция вулканических извержений и мощных землетрясений. Когда — никто не знает, может, в следующем столетии, может, завтра. Одно извержение я сам видел. Думал — начинается… Правительство не только не намерено осваивать Счастливые острова, но даже собирается мало-помалу эвакуировать прибрежные поселки. Точнее, собиралось при прежнем президенте; теперь — не знаю. Когда жахнет, тут не останется ничего живого. Возможна волна, этакое болотное цунами. Никто не знает, на что это будет похоже, но лучше бы этого не видеть. Впрочем, тут и без волны проблем хватит… Некоторые острова, если не все, погрузятся в море. На что годится такой архипелаг? Только служить приманкой для приговоренных к изгнанию, чтобы они шли на восток, а не слонялись у кордона, заставляя охрану тратить время на их отстрел… Понятно?

Иванов ему надоел, но тут уж ничего нельзя было поделать. Целую неделю он то бушевал, то ныл, то вновь принимался упрашивать Эрвина приняться за постройку плота. Плот ему, как же… Эрвин скрыл главную причину своего отказа. Вообще-то шанс достичь на плоту материкового мыса не был нулевым, он даже был довольно заметным, и если что смущало, так это напарник. Все это уже было — полынья, переправа на плавучем острове, голод и безделье, которое подчас хуже голода… Валентин был тряпкой, его долго можно было держать в повиновении простым давлением, но и он не выдержал. Иванов столь же глуп, но менее зависим, он впадет в буйство раньше. Просто от ничегонеделания. И тогда течение уж точно пронесет плот мимо мыса, потому что одному не справиться…

Нет. Только болото. Следовало лишь добиться, чтобы инициатива исходила от Иванова. Как раз выдалось несколько погожих деньков подряд. Эрвин напоказ купался в полосе прибоя, с деланым удовольствием загорал на теплых скалах и каждый день изобретал новые способы готовить жаркое. Много спал или делал вид, что спит. С увлечением чинил одежду и обувь. Ну просто человек, смирившийся с отшельничеством и даже в нем нашедший приятные стороны!.. Он отлично видел, что раздражает Иванова.

Однажды приснился кошмар: Эрвин находился на неведомой планете в неведомом городе, наполненном миллионами людей, каждый из которых рассчитывал свои действия точнее, чем он. Разумеется, он тут же попал впросак, затем был облапошен и, проснувшись, обрадовался, что в яви все иначе. Со снами Эрвин ничего не мог поделать.

— Ну а зимой тут как, не холодно? — спрашивал Иванов, и Эрвин понимал, что он спрашивает на всякий случай. — Не мерзнешь?

— Один раз снег шел, но недолго, — припомнил Эрвин. — Можно спать и у костра. Настоящих зим тут не бывает, разве что далеко на севере…

— Слышь, Густав… А за что тебя приговорили?

— За то, что хорошо считаю.

— Не понял.

— Чего тут не понять? Лучше расскажи, что там делается на Большой земле. Прай все еще у власти?

— Прай? Кто это?

— Ну, ты и собеседник… Президент Хляби!

— А-а… — протянул Иванов. — Вроде да. Да какая мне разница, кто тут у вас президент! Я с президентом веду дела, что ли?

— Логично. — Эрвин подбросил еще дровишек в костер и перевернул жарящуюся на палке тушку «зайца». Если это тупоумное животное — не «заяц», а Иванов — не слыхало об Алоизе Прае, то где уж ему знать об Эрвине Канне! Тем лучше. — Полагаю, о судьбе Сукхадарьяна ты тоже ничего не слыхал?

— Кто он, этот твой Дарьян?

— Неважно… А ты чего насвинячил перед шалашом? Приберись.

— Когда захочу, тогда и приберусь, — был ответ.

— Правильно. Только так и надо. Но захочешь ты прямо сейчас. Веришь?

Иванов посмотрел на Эрвина, подумал и угрюмо кивнул.

С этого дня Эрвин шпынял его за малейшую небрежность. Заставил перестроить шалаш и сменить подстилку. Из-за брошенной в кусты кости случилась короткая драка. Эрвин отделался ссадиной на скуле, а сбитый с ног Иванов запросил пощады, ощутив кожей шеи холод обсидианового ножа.

— Не делай больше так, — душевно посоветовал ему Эрвин. — Меня многие пытались убить. Куда тебе до них. Уж поверь, я знаю.

— И где они? — просипел отпущенный с миром Иванов.

— Почти все умерли. Один жив.

Прошло больше времени, чем рассчитывал Эрвин, прежде чем Иванов вернулся к теме:

— И кто он, тот, который жив?

— Какая теперь разница? — пожал плечами Эрвин. — Он на материке.

— Неужели не хочешь посчитаться с гадом?

Не нужно было быть большим психологом, чтобы понять: Иванов охотнее назвал бы гадом Эрвина.

— Хочу или не хочу — тебя не касается. Сгоняй-ка за водой, да и дровишек заодно принеси. А не нравятся мои порядки — седлай бревно и плыви на соседний остров.

Но Иванов не хотел на соседний остров. Он хотел на Большую землю.

Правда, еще недостаточно хотел.

Эрвин стал избегать разговоров. Он охотился, готовил еду, увлеченно мездрил и дубил «заячьи» шкурки, кроил себе новые мокасины и вообще имел вид хозяйственного домоседа. Сумасшествие больше не грозило ему, а некоторое отупение вполне вписывалось в образ.