Язычник [litres]

Бессонов улыбнулся – он давно решил для себя: если день начнется иначе, если Витёк не подойдет к плите и не посмотрит в кастрюлю или кто другой опередит его, то от предстоящего дня удачи не жди. Бессонов сам себе случайно придумал эту примету, как и кучу других примет, которые порой досаждали ему тягостной обязательностью. Но он не думал с ними бороться, хорошо зная, что, нагрузившись бессмысленной чепухой, на рыбалке живется намного вернее. Иначе все равно не получилось бы. Он знал, что нельзя было сказать: я ни во что не верю. Если так сказать утром, вечером уже забудешь о своем атеизме, приметишь в одном углу возню упыря, в другом – домового, а ночью пойдешь ставить на крышу мисочку с едой для навьев и бросать монетку в море. А пройдет еще день, и не то что смеяться будешь над этой дурью – будет уже не до смеха, тогда уж начнется другая басня. Взбредет тебе в голову встать лицом к Лику вселенной, вытянуть руки и напитаться энергией солнышка – мурашки встопорщатся на руках. И при этом надо будет пошептать что-нибудь соответствующее.

Так, на всякий случай, они все жили в кругу немыслимых ритуалов и примет. Были общие приметы. В кунгас не плюй: он – твоя опора. В океан не плюй и по возможности не мочись: и дело не столько в том, что он тебе – отец и кормилец, он не простит плевка. А хочешь плюнуть – проглоти, хочешь помочиться, приперло, – проси и проси у него прощения. В океане не сори – вот они и возили с собой консервную банку для окурков и мусора, который высыпали потом на берегу. В океане не свисти: просвистишь удачу и собственную голову. Об удаче, даже если она уже свалилась на тебя, вслух не говори, принимай молча – иначе спугнешь. Еще молчаливее принимай невезуху; тринадцатого числа по возможности сиди на берегу. Океану никогда не верь, он двулик: сегодня – невеста, а завтра – отчим. Но ругать его не смей и думать нехорошее о нем не смей, а если чем-то недоволен, можешь немного поматериться на товарища или на самого себя. Но и чрезмерного сквернослова одергивали, потому что от тяжелых, мерзких слов навевало нехорошим, бедственным… Ходили среди рыбаков заговоры, нет-нет и соскочит с чьих-то уст ворожейная прибаутка: «Подуй, родной, дай выходной».

Были приметы, которые приходили спонтанно: из неожиданных сплетений обстоятельств, из туманных намеков бытия, – и они принимались всеми, на каждой тоне были свои закавыки, непонятные пришлому человеку. Бессоновские рыбаки на второй неделе путины вдруг решили, что выходить на одном кунгасе шестерым нельзя, можно – троим, четверым, пятерым или семерым. Так и делали, и уже никто не помнил, кому пришло в голову заметить, что раз уж цифра шесть – нечистая, то и шестеро на борту – плохо. Так же точно в первом кунгасе место на передней банке у левого борта стали считать квелым: кунгас в этом месте тянул силу, и туда избегали садиться.

Рождались и совсем интимные мелкие приметы и приметки, никому, кроме единоличного владельца, неведомые. Померещилось Бессонову, что кеды, когда он разувался на ночь, должны стоять у нар носками врозь, так он и ставил их каждый раз. Пробудившись утром, Бессонов следил за Витьком, затем показательно, будто по-старчески, но больше наигранно, кряхтя, вставал, одевался и шествовал на двор: метрах в тридцати за избушкой, у гряды камней, уходящей под полог зарослей, специально была прорыта неглубокая сортирная канава. Затем спускался к ручью и умывался холодной чистейшей водой, истекающей из глухого заросшего распадка. Шел завтракать. Таков был заведенный ход мелких утренних событий, который нельзя было нарушить: нельзя было, проснувшись, выпить стакан воды, сначала требовалось воссесть над канавой, даже если организм не выдавал никаких побуждений к тому, а потом нужно было поплескать в заросшее лицо из ручья, даже если из-за сильного шторма все остальные рыбаки без надобности не выглядывали из барака. Бессонов позволял себе только одну слабость – обрастать щетиной; брился он раз в несколько дней, потому что электрическая бритва, к которой он привык, была бесполезна без электричества, а безопасный станок вызывал на подбородке раздражение.

Перед выходом в море Бессонов обязал себя к совсем бессмысленному обряду: всякий раз он должен был посмотреться в квадратное зеркальце, лежавшее на полочке в изголовье нар. А переступив порог избушки, шествуя в тяжелых отвернутых сапогах к кунгасу, должен был трижды сплюнуть через левое плечо. Однажды, когда кто-то без спроса взял зеркальце, Бессонов устроил скандал, едва не кончившийся мордобоем. Рыбаки не восприняли это за мелочность, хотя и не поняли Бессонова, просто решили, что забуксовала в нем какая-то злость.