Язычники

Ужас пронзает меня, и все, что я могу делать, это смотреть. Ее голос такой чертовски знакомый, а ее лицо — точно такое же, как на татуировке на ребрах Маркуса.

— Фелисити? — Я задыхаюсь, поднимаюсь на ноги и смотрю на бедную девочку, вцепившуюся в решетку, когда отчаяние разрывает мою грудь. Мой взгляд останавливается на ее беременном животе, синяках на лице, крови, размазанной между ног. Она не может этого сделать. Она слишком слаба.

Фелисити встречает мой полный ужаса взгляд, ее глаза говорят мне гораздо больше, чем когда-либо смогут сказать ее слова.

— Я пыталась предупредить тебя, — выдыхает она, и мои глаза расширяются от понимания. — Тебе следовало сбежать, когда у тебя был шанс.

— Это была ты, — бормочу я, мое сердце бешено колотится в груди, когда она снова кричит, схватки приводят ее в состояние криков с резкими, мучительными вздохами. — Женщина в моей комнате. Ты стреляла в Маркуса.

Она встречает мой жесткий взгляд, нисколько не сожалея.

— Я сделала то, что должна была сделать, — выплевывает она сквозь сжатые челюсти, хватаясь за прутья решетки в попытке найти хоть немного облегчения. — Маркус — боец. С ним все было бы в порядке.

— Они думают, что ты мертва.

Фелисити смеется, ее затравленный взгляд поднимается, чтобы встретиться с моим.

— А разве нет? — спрашивает она, пот покрывает ее кожу. — Оглянись вокруг, Шейн. Мы никогда отсюда не выберемся. Теперь даже великие братья ДеАнджелис не смогут нас спасти.

33

Болезненный крик Фелисити разрывает грязный подвал, и каждый тихий всхлип и стон убивает меня. Считайте меня гребаной идиоткой, но как я могу затаить обиду на эту женщину, когда она в данный момент рожает ребенка Романа, того, кого он так отчаянно хотел, о ком он скорбит каждый чертов день?

Я крепко сжимаю прутья решетки, костяшки моих пальцев белеют, а колени дрожат от сильнейшего беспокойства.

— Ну же, девочка, — выдыхаю я, не уверенная, обращаюсь ли я к Фелисити или мысленно подбадриваю себя. — У тебя все получится.

— ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ВЫТАЛКИВАЛА ГРЕБАНЫЙ АРБУЗ ИЗ СВОЕГО ВЛАГАЛИЩА? — рычит она. — НЕТ. Я так не думаю. У меня, блядь, ничего не получается. Я не могу этого сделать. Еще слишком рано. Он еще не готов. Срок едва достиг восьми месяцев.

Черт.

Моя хватка на металлическом пруте усиливается, и я дергаю его, отчаянно нуждаясь добраться до нее, как-то помочь или устроить ее поудобнее. В какое дерьмовое шоу меня втянули? У меня болит голова от удара Джованни, но сейчас это наименьшая из моих проблем. Я ни хрена не смыслю в родах, но я почти уверена, что если мама вся напряжена и паникует, это не может означать ничего хорошего для милого малыша, пытающегося выкарабкаться у нее между ног.

— Тебе нужно расслабиться, — говорю я ей, стараясь быть как можно более успокаивающей, но ужас в моем тоне слышится громко и ясно. — Делай медленные глубокие вдохи, как это делают в фильмах.

— Расслабиться? — визжит она. — Расслабиться? Как, черт возьми, ты ожидаешь, что я расслаблюсь? Я рожаю гребаного ребенка в… ААААААААААА. — Ее крики быстро переходят в тяжелые, болезненные рыдания, которые застревают у нее в горле. Схватка проходит, и она поднимает залитое слезами лицо, в глубине ее глаз — опустошение и ужас. — Какой в этом смысл? Я сейчас умру, — плачет она. — Он убьет меня в ту же секунду, как появится этот ребенок.

Я качаю головой, снова дергая за решетку.

— Нет, — выдыхаю я. — Он не сделает этого. Ты выберешься отсюда. Мы все выберемся.

Ариана усмехается из своей камеры на другом конце комнаты.

— Что за гребаная чушь. Мы все здесь умрем, и чем скорее ты это поймешь, тем лучше.

— Заткнись нахуй, ревнивая шлюха, — выплевываю я, посылая в ее сторону ядовитый взгляд только для того, чтобы увидеть, как она откинулась назад в своей камере. Она полностью разочаровалась в жизни. — Для протокола: Роман считает тебя отбросом, ничем иным, как шлюхой, которую можно передавать по кругу его братьям, а определенно не той, кого стоит держать рядом. Подумай об этом, он миллион раз выбирался из этого замка за последние десять лет, и ни разу он не пришел, чтобы спасти твою сучью задницу. Но ты права, ты умрешь здесь, внизу, но умрешь в одиночестве.

Поворачиваясь обратно к Фелисити, я нахожу ее в полном беспорядке.

— Не сдавайся. Сделай это для своего ребенка, — говорю я ей, желая, чтобы она держала себя в руках. — Просто подумай о том, как ты держишь его на руках в самый первый раз. Видишь его маленькое личико, слышишь эти тихие крики. Ты сможешь это сделать. Я знаю, что сможешь.

Фелисити тяжело сглатывает и снова выпрямляется, это движение заставляет ее застонать от боли.

— Черт, — говорит она, задыхаясь, ее панический взгляд возвращается к моему. — Я думаю, пора.

Мои глаза расширяются от ужаса.

— Черт, ты уверена?

Она кивает, ее голова дергается от беспорядочных движений.

— Что? … что мне делать?

Я качаю головой, не имея ни малейшего гребаного понятия.

— Я… Я не знаю, — паникую я. — Ты чувствуешь его головку?

Я тяжело сглатываю, наблюдая, как она снова устраивается поудобнее, освобождая место для движения, когда опускает руку себе между ног.