Язык философии

По Аристотелю (Метафизика XII 7), ум приводится в движение (, изменение) целью — тем, ради чего, к чему нас влечет , и тем, что мы выбираем . Цель движет (изменяет) мысль как то, к чему тянется ее эрос . Интеллект — эрос еще и в смысле, о котором говорит Платон в «Федре» (250 d): увиденный, он вызвал бы своей красотой неумеренное влечение. Интеллект эротичный и волевой во всей истории мысли до Спинозы с его amor intellectualis (интеллектуальной любовью, не познавательной, как в русском анонимном «переводе под редакцией В. В. Соколова»), до Гуссерля, у которого сознание неотделимо от интенции, и Бердяева. Вопрос не в том, есть ли эрос в интеллекте — он там есть, — а в том, что такое эрос. То, что интеллект в известную эпоху решает ни на что не решаться и хочет ничего не хотеть, — загадочное событие в судьбе решающего и стремящегося. Оно ни в коем случае не означает прекращения воли и эротики, как если камень всё падает и никак не может упасть, то это еще не означает, что он вообще потерял способность упасть.

Я не тот, которого я ощупываю, желая убедиться, что у меня всё на месте — руки, голова, тело, — а другой, кто хочет убедиться и ощупывает. Себя решающего, наблюдающего я по определению наблюдать не могу. Как свое лицо появляется только в зеркале, так самого себя человек может увидеть только в друге, другом я. Другой чужой мне смешон: посмотрите, какой он несимпатичный, сколько в нем недостатков и явных пороков. На чужого я переношу некрасивости, которых не вижу в себе. Я начинаю узнавать себя в другом, когда он становится мне и я без него не хочу. Между нами возникает понимание, значит мы перестаем стараться вычислить другого, расколоть его, вывести на чистую воду. Мне вдруг становится ясно, что никакого такого вычисления не надо. Доводы, объяснения, оправдания ни к чему; люди про него могут говорить всякое, но я его понимаю. В другом я узнал себя. Какой я? Тот, который не может и не хочет без другого. Этого я никогда не узнал бы, не появись другой, без которого я не хочу и не могу. Я существо, для которого дело идет не обо мне, которое с самого начала относится к другому и только от другого приходит в себя.

Понимание другого, в котором мы начинаем узнавать себя, отличается от «по–имания» (выражение Пиамы Гайденко) больше, чем от непонимания. Когда Аристотель не хочет понимать Платона, Джамбаттиста Вико — Декарта, Кьеркегор — Гегеля, Хайдеггер — метафизику Канта, то в этом непонимании оставлено место для внезапного узнавания того, что до тех пор оставалось чужим. Наоборот, всепонимающий историк философии, орудием метода выстраивающий себе подступы к чему угодно, способен объяснить даже противоречия своего подопечного, но этим загораживает путь к настоящему пониманию. Знание и незнание, понимание и непонимание не противоположности, а две стороны одной и той же вещи — дружбы с мудростью, философии.

Диоген Лаэрций, рассказчик анекдотов, сообщает о Гераклите (IX 5): «Он удивлял [или, можно перевести, «был чудак», , чудила] сызмала, потому что молодой говорил, что ничего не знает, а взрослый — что знает всё». Еще бы не чудак: его учили, а он продолжал твердить что ничего не знает; его кончили учить, и он сразу объявил что знает всё. Это почти так же забавно, как анекдот о Гомере, который умер от горя, не сумев разгадать загадку мальчишек–рыбаков: чт оони увидели и схватили, то выбросили, а что не увидели и не поймали, то имеют. Гераклит не мог сразу где-то между школой и взрослением так подогнать с самообразованием, чтобы от нуля дойти до максимума. Он и не старался стать энциклопедией: «Полиматия уму не учит, иначе научила бы Гесиода и Пифагора, да и Ксенофана и Гекатея» (фр. 40). Гераклитовское знание–незнание такое же, как у Сократа, который был признан дельфийским оракулом мудрейшим из эллинов за то, что не знал в себе никакого знания.

Николай Кузанский назвал философию знающим незнанием. Истина, какая она есть, познается нами так, что мы ее не знаем. Хайдеггер доходит до последней остроты: «Способ существования, способ события истины есть неистина». Истина присутствует тем, что обличает неистину. Неистина сама же и есть истина: тем именно, что она не истина. Событие истины поэтому всегда раздор.

Гераклит отдает раздору, так же, как логосу, всё: «Надо знать, что раздор всеобщ» (фр. 80). Всеобщ, , во фр. 2 логос. Всё разодрано на противоречия. «Раздор всему отец, всему царь, и одни оказались из-за него богами, другие людьми, одних он сделал рабами, других свободными» (фр. 53). Только раздор напоминает о согласии, как во фр. 67, где не о богах, что в раздоре с людьми, а о Боге говорится: он день ночь, зима лето, война мир, сытость голод; тот огонь, который один и изменяется не сам, а в смеси с веществами.