Язык Города

В пушкинские времена борьба с архаизмами достигла такого накала, что попала даже в городскую развлекательную журналистику. Судить об этом можно по фельетонам. О. И. Сенковского (Барона Брамбеуса): «Не могу же я в модном трактире ни написать, ни произнесть при порядочных людях по твоим правилам и примерам, грамматика: „внемли гласу моему, о лакей: в сем супе плавают власы, я не хочу сего супа; подай мне оных цыплят, кои столь пахнут маслом, а посему и долженствуют быть очень вкусны; а также прибавь к оным зеленого гороха, дабы покормить их хотя после их смерти, ибо упомянутые цыплята, по-видимому, умерли от голода, как сие видно из их кожи, объемлющей одне только кости"» (как неприемлемые выделены типичные славянизмы).

Наоборот, важные в смысловом отношении слова, хотя бы и архаизмы, возвращались в речь, но только в тексте авторитетного автора. «История Государства Российского» H. М. Карамзина вернула к жизни много утраченных было слов. Среди них, например, и слово сторонник (заметим, что слово представлено в русском произношении). Литературными подобные слова становились потому, что каждое из них — русское и славянское — оказывалось важным по собственному значению: сторонник отличается от того, кто обозначен словом странник.

К середине XIX в. восстановлены в правах многие ныне столь важные слова: рознь, голосование, чувство и др.; и большинство из них по форме своей являются русскими разговорными, отличаясь от архаичных книжных. Форма формой, разговорность слова само собой, но значение возвращенных в литературный язык слов уже не совсем прежнее, оно включило в себя и значение отвергнутого славянизма, прежде параллельного ему. Например, надо — по смыслу это и нужно, и надобно; чувство — это и чутье, и чувствование и т. д.

Начиная с 40-х годов XIX в. с помощью активных суффиксов старинные слова опять-таки обретали новую жизнь: проявление, даровитый, отчетливый, настроение, сдержанность, сложилось 'устроилось', печать 'пресса', насущный, прилежность, деятель, творчество и др. — и уже не скажешь, что перед нами архаизм. По форме кажется, что каждое из подобных слов однозначно, однако за «русскостью» привычной формы скрывается сразу несколько его значений, прежде «разведенных» по разным словам, которые ныне языком отвергнуты, да еще и значения влиявших на эти слова иностранных терминов. Скажем, разбор — это ведь и русское розборъ, т.е. 'разборка', и книжное розборъ как 'выбор' или 'отбор' (и перевод французского выражения sans choix 'без разбору'), а под влиянием французских слов analyse, qualit? еще и 'рецензия' (разбор работы) и 'сорт, качество' (это значение теперь устарело). В процессе обобщения смысла слов и развития переносных значений наличие в языке славянизмов оказалось прямо-таки благодетельным. Ведь славянизм всегда отличался от разговорного слова возможностью иметь отвлеченное значение, объединяющее массу конкретных, разговорно-бытовых.

«Столкновение» с иностранным словом не всегда бесследно проходило для книжного архаизма. Иногда его значение никак не поддавалось влиянию со стороны варваризма — настолько устойчиво терминологическим оно оказалось. Вот замечание А. И. Герцена по поводу одного из них: «... и тем, что называется bienveillance (я употребляю французское слово, потому что наше благоволение затаскалось до того, что его смысл исказился и оподлел)*.

В других случаях славянизмы, впитывая в себя значения старых слов, избавляли нас от множества последних, как бы сгущая общий их смысл в родовом для всех них значении. Семантическое сжатие значений — тоже важное преимущество нового языка. Вряд ли мы сегодня согласимся с мнением Я. К. Грота, который жаловался: «В нашу новейшую литературу вкралось неправильное понимание слова витать, которому обыкновенно придают смысл какого-то движения в вышине (носиться, planer), тогда как оно просто значит 'жить, пребывать', ср. латинское vita и предложный глагол об(в)итать». Мы говорим идеи витают в воздухе, как если бы они летали. Такова же судьба и глагола довлеть — 'надлежать' (не 'давить').

Также утонченность не просто 'тонкость' а переносном смысле, но еще и соответствие французским словам raffin? 'рафинированность' и fin 'изощренность'; полезность не только 'польза', но связано еще и с французским словом utilit? 'выгода' и 'полезность'; сосредоточенность не просто 'сосредоточение', но и в соответствии с французскими словами cocent и recueillement 'собранность', 'задумчивость' и др., т. е. обозначает весь спектр понятия — от чисто внешней «сконцентрированности» до внутренней устремленности «в себя».