Язык огня

Около полудня того же дня на Скиннснесе зафырчал мотором и отправился в путь автомобиль, темно-красный «форд гранада». Передний бампер немного помят, остатки коры и земли застряли в поцарапанном лаке возле эмблемы «форда», одна из передних фар стоит не совсем прямо. За рулем Ингеманн, рядом с ним Альма. Оба молчали. Она сидела неподвижно, поставив сумку на колени и положив руки сверху, словно боялась, что кто-то придет и отнимет у нее сумку. Машина повернула налево, проехала мимо бывшего торгового склада, у которого давным-давно никто не сидел на балконе, а на флагштоке не поднимался флаг. Они спустились с холма и миновали молельный дом, а затем и дом поселковой администрации, сейчас пустой и тихий. И поехали извилистой дорогой в сторону Фьелльсгорьшлетты, где Ингеманн нажал на газ и помчался мимо старой автомастерской в конце равнины в сторону озера Ливанне, которое было там, где ему и положено быть, весело искрилось в лучах солнца, а возле берегов было темным и спокойным. Они остановились в тени напротив магазина Каддеберга, вышли из машины и поднялись на крыльцо, к которому вели две лестницы в пять ступенек. Они зашли в прохладное помещение магазина, где за прилавком стоял сам Каддеберг, за его ухом торчал карандашный огрызок. Он кивнул молча, но приветливо, Ингеманн кивнул в ответ. Больше в магазине никого не было, а Каддеберг их не беспокоил. Им нужна была простая открытка, может быть, с цветами. Альма нашла одну такую на маленьком штативе возле кассы. Совсем простенькая, без линеек и с бутоном розы. Она передала открытку Ингеманну, чтобы он заплатил, а сама тихо вышла и направилась к машине. Пока он заводил мотор, она написала на открытке: «Мы думаем о вас». И два имени. Альма. Ингеманн. Больше ничего. Завелись и поехали. Машина медленно вползла на гору и миновала почту. Альма смотрела на озеро Ливанне, сверкавшее и дрожавшее на легком ветерке. Еще один восхитительный летний день. Будет жарко. Солнце стояло высоко, и она почувствовала струйки пота на спине. Проехали светло-зеленый дом Конрада, потом мимо дороги на Ватнели, въехав на верхушку холма, свернули направо и во двор перед маленьким домишком с грандиозным видом на озеро и темно-синие горные пустоши с западной стороны. Это был дом Кнюта и Аслауг Карлсен. У Альмы закружилась голова. Она сунула открытку в сумку, снова достала ее и вышла из машины. Оба стояли на жарком солнце и отбрасывали длинные тонкие тени. Ингеманн вынул расческу из заднего кармана брюк и пару раз провел ею по волосам, от лба и до затылка. Альма тоже словно поправила волосы, смела соринки с пальто, проверила, в сумке ли открытка, но открытка была в руке. И оба двинулись в сторону двери. Ингеманн наклонился и трижды постучал. Они ждали, ни единого слова не было сказано с тех самых пор, как они выехали из дома. Теперь заговорила Альма:

— Я этого не выдержу. Я не выдержу.

Но тут они услышали шаги внутри дома, за дребезжащим стеклом появился неясный силуэт, дверь открылась. Это была Юханна. Кожа на ее лице выглядела нормальной, только брови опалены. Зубов не было. Она взглянула на Ингеманна, потом на Альму. Узнав их, просияла, словно горе и старость на мгновение стерлись с ее лица. Она слабо улыбнулась. И сказала:

— Хорошо, что вы пришли.

И широко распахнула дверь. Внутри ждал Улав. Они вошли. Сперва Альма, за ней Ингеманн. Он осторожно прикрыл за собой дверь. И стало тихо, только птицы были слышны.

О чем эти четверо говорили, никому не известно.

Часть VII

1

Как оказалось, их было трое. Это следовало из всех его писем в Финсланн из тюрьмы. Точнее, ЕГО было трое.

Один был Даг.

Второй был Мальчик.

А третий — я.

Мальчиком звал его Ингеманн.

Может, поджигал Мальчик, а потом приходил Даг и тушил? Я не знаю. Может, наоборот, тушил Мальчик. Но что в таком случае делал я?

Первое время письма из тюрьмы шли потоком. Прежде всего, он писал тем, чьи дома поджег. Он писал Улаву и Юханне Ватнели. Он писал Касперу Кристиансену. Он писал Бьярне Слёгедалю. Он писал Андерсу и Агнес Фьелльсгорь.

Но и другим тоже. Терезе. Альфреду. И еще многим. Всех не упомнишь. Большинство бегло просматривали текст и выкидывали письма. Не хотели нести их в дом, словно грязь или заразу. Выбрасывали. Часто написанное казалось нелогичным. Нелогичным, но красиво написанным. Когда я спросил Каспера о том, что было в письме, он задумался.

— Да… Что же, собственно, он писал?

Иногда это были рассуждения о Боге, об истинно верующих и безбожниках. К последним относился и он сам. Дни шли, а он все сидел на верхнем этаже здания суда в самом центра Кристиансанна и писал. Девятого июня вышел из комы парень-мотоциклист. Он лежал в реанимации и вечером того дня неожиданно открыл глаза. Он едва выжил, и, поскольку часть мозгового вещества вытекла через ухо, он уже не мог быть прежним.